Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

По окончании института, придя в школу, я попал в ситуацию, характерную для позднесоветского педагога. Представьте, молодой учитель, иронически, как и большая часть тогдашней интеллигенции, относящийся к постылым идеалам, встаёт у доски. Он призван отвечать на жгучие вопросы о правде, социальной справедливости, смысле жизни, логике истории, волнующие учеников. Но он и сам не знает ответа, а если и знает, то поделиться сомнениями не может. Нельзя – он боец идеологического фронта! Много позже я прочитал у Ренана, что население делает нацией общее славное прошлое и общие высокие планы на будущее. С планами на будущее было в СССР уже плохо. Анекдоты про коммунизм как воображаемую и недостижимую линию горизонта рассказывали друг другу даже пятиклассники. Впрочем, полное отсутствие футурологической модели, как в нынешней России, это ещё хуже…

Герой моей повести, журналист Петрушов, по стечению обстоятельств пришедший ненадолго поработать в школу, чувствует этот разлад и пытается объединить учеников хотя бы героическим прошлым – поисками утраченной рукописи гениального писателя Пустырёва, погибшего на фронте. Тут я воспользовался своим филологическим опытом – разысканиями во время работы над книгой о Георгии Суворове. К тому же в ту пору я хотел найти рукописи Николая Майорова, самого мощного, по-моему, поэта из тех, кто не вернулся с войны.

По воспоминаниям, перед отправкой на фронт он завёз своей сестре два чемодана черновиков. Но мои поиски ни к чему не привели: архив так и канул бесследно – в отличие от рукописи первой части «Тихого Дона», которую Шолохов перед войной оставил на хранение своему московскому другу, а нашлась она только в XXI веке, и была наконец поставлена точка в спорах о том, кто написал великий роман. Впрочем, с самого начала спорить было не о чем. При своём мнении остался лишь «неистовый ревнивец» Солженицын, до неприличия завидовавший гигантскому таланту казачьего самородка.

Мой Петрушов понимает: объединения героическим прошлым уже недостаточно. Одного минувшего мало. Тем более что рукописи всё-таки горят, хотя в конце я оставляю призрачную надежду на то, что великий роман Пустырёва, возможно, уцелел… Между прочим, пермский прозаик Алексей Иванов в романе «Географ глобус пропил», написанном полтора десятилетия спустя после «Работы над ошибками», использовал этот мой сюжет, включая подробности личной жизни героя. В общем-то, для литературы дело обычное: прочитал где-то, забыл, а потом словно озарило. Бывает… Но тут есть одна любопытная деталь: пьющий географ Иванова пытается увлечь детей не высокой духовно-нравственной целью, как мой Петрушов, вдохновивший подростков поиском утраченного шедевра. Нет, он просто обещает ученикам в случае консенсуса интересный поход – вниз по реке Чусовой, кажется, на плотах. Тоже дело хорошее, но разницу, надеюсь, читателям разъяснять не надо. Ну и с ученицами у моего персонажа никаких заморочек не было и быть не могло. Я-то писал героя с себя.

Честно говоря, во время работы над повестью обо всех этих проклятых вопросах кризиса национальной идеологии я ещё не задумывался – просто вспоминал свой учительский опыт, впечатления, коллег, подруг, учеников… Наверное, это даже хорошо: меня вела жизненная и художественная логика, а не вычитанная концепция. Критика прежде всего оценила в «Работе над ошибками» тщательно выписанную «анатомию и физиологию» поздней советской школы. Но ощущение надвигающегося катастрофического неблагополучия, взаимного отчуждения поколений, разрыва связи времён, необходимой каждому обществу, она тоже уловила и отметила. А главное – это почувствовал читатель.

Споров вокруг «Работы над ошибками» было много. Как обычно, меня корили за ехидность и за то, что в описанном мной педагогическом коллективе слишком много недостатков. Математик Котик соблазняет практиканток, классная руководительница Гиря берёт у родителей подношения, директор Фоменко ради карьеры предаёт друга, а субтильный педагог Максим Эдуардович и вообще с учеником подрался… Кстати, этот эпизод я позаимствовал из своего педагогического опыта: лично останавливал коллеге кровь из носа, разбитого учеником. О, это был скандал на весь район! А вот в «Гипсовом трубаче», законченном в 2012 году, мой герой Кокотов, тоже поработавший в школе, повествует о подобных классных побоищах как о почти рядовых эпизодах.