Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

С некоторой натяжкой этот эпизод моей творческой биографии можно сравнить со знаменитой историей, когда Некрасов, редактор «Современника», едучи в санях, обронил свёрток с рукописью романа Чернышевского «Что делать?».

Бедный чиновник, нашедший потерю и принёсший на квартиру Некрасову, получил, как и было обещано, 50 рублей серебром – большие по тем временам деньги. Спасший меня уникальный специалист ограничился бутылкой хорошего виски.

Забегая вперёд, скажу: читателям сразу полюбился мой весёлый роман, ведь он словно с помощью увеличительного стекла дал возможность увидеть нравы писательской тусовки и окололитературной среды, которые со сменой эпох совершенно не изменились. «Козлёнок…» пошёл в народ. Одна преподавательница обратила внимание, что студенты в группе стали меж собой разговаривать на каком-то странном сленге, повторяя в разных комбинациях дюжину фраз:

1. Вестимо.

2. Обоюдно.

3. Ментально.

4. Амбивалентно.

5. Трансцендентально.

6. Говно.

7. Скорее да, чем нет.

8. Скорее нет, чем да.

9. Вы меня об этом спрашиваете?

10. Отнюдь.

11. Гении – волы.

12. Не варите козлёнка в молоке матери его!

– Что это такое? – спросила она.

– Золотой минимум начинающего гения! – ответили студенты.

– Какого ещё гения?

– Вы не читали «Козлёнка в молоке»?

Преподавательница, следившая за новинками отечественной литературы исключительно по «Новому миру», ничего о моём романе не слышала, а когда прочла, стала его горячей поклонницей и пропагандисткой, оценив образно-иронический стиль, справедливо причисленный Владимиром Куницыным к гротескному реализму.

Однако сознаемся: писатель – всего лишь карандаш, которым эпоха выводит необходимые ей слова. Можно ощущать себя охренительным демиургом, замыкаться в замке из слоновой и даже мамонтовой кости, но именно эпоха «затачивает» тебя, условно говоря, с красного или синего конца и, помусолив, утыкает в чистый лист бумаги. Твоя задача – не сломаться под её нажимом. Литератор, который не ощущает или не понимает этой направляющей силы времени, пишет книги, никому, по сути, не интересные. И про них забывают раньше, чем разойдётся тираж.

Позвольте, можете спросить вы, при чём же здесь описанная в романе нереальная ситуация, когда человек, не сочинивший ни единой строчки, весь литературный багаж которого заключается в папке с чистыми листами, при помощи откровенно плутовских ухищрений становится всемирно известным писателем? «Оглянитесь вокруг! – отвечу я. Разве мало в советской и постсоветской литературе писателей, чьи имена известны всем, но чьи книги, или, как теперь принято выражаться, тексты, мы с вами никогда не читали. А если и пытались, то быстро упирались в дилемму: или это – полная галиматья, или мы с вами ни чёрта не смыслим в литературе».

Премии, звания и прочие искусственные лавры ничего не меняют. Разве Светлана Алексиевич, получив Нобелевскую премию за русофобский лепет, стала от этого большим писателем? Нет, как была, так и осталась провинциальной конъюнктурной журналисткой, за успехи в пропаганде и агитации награждённой в 1984 году «Весёлыми ребятами» – орденом «Знак почёта». Просто конъюнктура радикально поменялась: была советской, а стала антисоветской.

Существуют два основополагающих принципа взаимоотношений между (употребляя птичий язык современного литературоведения) отправителем коммуниката и реципиентом, то есть, попросту говоря, между автором и читателем. Первый принцип таков: «Читатели всегда правы».

Доведённый до крайности, он оборачивается так называемым бульварным чтивом: «Тихо застонав, она ослабла в его крепких загорелых руках и через мгновение почувствовала внутри себя что-то большое, твёрдое и горячее, которое…» Второй принцип: «Писатель всегда прав». Доведённая до абсурда эта установка оборачивается той самой папкой с чистой бумагой, каковую в моём «Козлёнке» все принимают за роман-эпопею. В самом деле писатель, которого невозможно прочесть, в сущности, мало чем отличается от писателя, который ничего не написал. Мы живём в эпоху литературных репутаций, нахально пытающихся заместить собой собственно литературу. Когда начинаешь листать сочинение лауреата очередной «Большой книги» или «Букера», неизменно испытываешь чувство, будто тебя зазвали на конкурс красоты, а на подиум выгнали стаю прыщавых имбридинговых дегенераток с гнилыми зубами. Единственное, на что лауреатам хватает сил и воображения, так это придумывать себе дурацкие псевдонимы.