Юрий Поляков - Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Книжек он давно не писал, некогда. И вот в 1984 году в связи с 50-летием СП СССР к правительственным наградам представили большую группу писателей, и Тверской твёрдо рассчитывал на орден «Знак Почёта», а получил медаль «За трудовую доблесть», что привело его в бешенство. «Я весь Союз писателей кормлю, а мне какую-то медальку!» – ревел он, и его лицо наливалось чёрной кровью. В итоге – обширный инфаркт, в одночасье сделавший его инвалидом. Он выкарабкался, но похудел вдвое и жил теперь только в доме творчества, в полном покое и на свежем воздухе. Ему в порядке исключения, за заслуги, выделили комнатку, за которую он платил 100 рублей в месяц – и это с питанием.

Кстати, подобное исключение сделали тогда же для Арсения Тарковского, а чуть позже – для Михаила Рощина, перенёсшего жестокий инсульт. Часто наезжал и подолгу жил в Переделкине поэт-фронтовик Эдуард Асадов, потерявший на войне зрение. Он пользовался невероятной популярностью среди непритязательных поклонников поэзии, хотя продвинутая, как теперь говорят, публика считала его сентиментальным рифмоплётом. Однако редкая советская мать не читала своей подросшей дочери его стихи про трагедию брошенной девушки, которая имела неосторожность утратить невинность до брака:

Асадов носил чёрную повязку, закрывавшую его вытекшие глаза и вдавленный изуродованный нос. Он и дышал с каким-то громким всхрапывающим сопением. Обычно поэт сидел в номере, сочиняя стихи, или прогуливался по коридору, а в хорошую погоду быстро шагал туда-сюда по аллее, куда его отводила гардеробщица или приехавшая навестить поклонница. Шёл поэт всегда ровно, не оступаясь, не натыкаясь на деревья и скамейки, сказывался многолетний опыт. Кстати, почитательницы к нему ездили постоянно, и всё время разные. На вид это были увядающие дамы, сохранившие призывную выпуклость форм и девичью мечтательность в лицах. Иногда они оставались ночевать или даже гостили по несколько дней, благоговейно ухаживая за своим кумиром и вызывая недоуменную зависть иных, совершенно здоровых и полноценных мужчин – обитателей дома творчества. Некоторые, самые любопытные, ввечеру на цыпочках подходили к обитой чёрным дерматином двери и прислушивались, чтобы понять, чем же так влечёт к себе дам этот загадочный инвалид войны.

– Ну что там? – спрашивали другие любопытствующие.

– Кажется, стихи читает…

– И только-то?

– Через дверь не видно.

Надо отметить, никогда ни одна поклонница не заставала в номере соперницу, словно прибывали и убывали они по какому-то жёсткому расписанию. Какой-то график заездов явно существовал и строго соблюдался. В доме творчества имелось два телефонных закутка, откуда писатели могли позвонить. Обычно к переговорным пунктам выстраивалась очередь из двух-трёх-четырёх писателей, но если скапливалось человек десять, значит, водной из будок засел Асадов, а это всерьёз и надолго. Очевидно, он обзванивал многочисленных поклонниц и согласовывал очередность посещений. Желающих позвонить гардеробщицы честно предупреждали: не стойте, там Асадов! Если же уставший ждать писатель пытался постучать или даже открыть дверь, мол, пора и честь знать, потревоженный обольститель начинал издавать такие громкие и грозные всхрапы, что нетерпеливец обычно отступал.

Увидев меня среди томящихся в очереди, Тверской обычно подмигивал:

– Что, опять наш Гомер своих Пенелоп охмуряет? Мастер! Пойдём лучше, Юрочка, погуляем!

И мы отправлялись с Александром Давидовичем бродить по Переделкино. Из-за заборов высились крыши писательских дач, почти у каждой Тверской останавливался и объяснял:

– Здесь живёт прозаик Х-й. Лауреат Сталинской премии. Автор романа «Из рейда не вернулись». Полное говно. Посадил поэта Васильева.

– За что?

– Паша наставил ему рога. Он донос в НКВД настрочил, а ему Трудового Знамени дали… Сволочь!

Некоторые рассказы Тверского мне пригодились потом для романа:

– Дача поэта С-ого. Стихи – говно. Десять лет не платил за аренду, газ и электричество. Когда его пришли выселять за долги, отстреливался спьяну из наградного «браунинга». Получил «Весёлых ребят».

– Что?

– Орден «Знак Почёта». Сволочь!

– Дача драматурга О-на. Пьесы у него – говно. А вот жена та ещё штучка. Раздевается, включив свет и отдёрнув шторы. Давай подождём – скоро начнётся…

«Козлёнок…» был первой вещью, которую я писал на компьютере, а не на машинке. Синий экран 386-го агрегата, купленного в магазине с литературным названием «Фермоза», вызывал у меня трепет, почти мистический, я осваивал программу «редактор», как молодой сапёр опасную профессию. Нажимая непривычную комбинацию клавиш, я втягивал голову в плечи, ожидая подвоха. Роман был на три четверти написан, когда я перешёл с компьютером на «ты» и жестоко поплатился. Неловкий удар по клавиатуре – и весь текст канул в электронную бездну, а на синем экране выступила какая-то марсианская тарабарщина. Я срочно вызвал моего друга Гену Игнатова, убедившего меня сесть за «Козлёнка», и взмолился: «Спасай!» Он забрал технику домой, бился неделю и развёл руками: роман начисто стёрт, исчез. И тут я вдруг испытал облегчение. Текст утратился как раз в тот момент, когда я устал от замысла, разочаровался и уже сожалел, что взялся писать «Козлёнка». Настроение, знакомое каждому, кто пытался сочинять. Но Гене сюжет страшно нравился, и он отвёз мой компьютер – «железо» – уникальному специалисту, тот бился месяц и вытащил текст из какой-то слепой виртуальной кишки. Игнатов, торжествуя, привёз мне «железо» с возвращённым человечеству романом. С тех пор я всегда сохраняю написанное, причём по несколько раз. На всякий случай.