– А знаете, Юра, я в вашем возрасте тоже очень любил лыжи. У меня даже разряд был…
– В чём же дело? Давайте бегать вместе!
– Нет, после одного случая я с лыжами покончил.
– А что за случай?
– Могу рассказать…
– Очень интересно!
– Это случилось в начале 1950-х. Я поехал в Малеевку писать поэму…
Надо бы пояснить: Дом творчества «Малеевка», расположенный в Рузском районе в старинной дворянской усадьбе, был продан в 1990-е литфондовским ворьём Сбербанку за смешные деньги, но, наверное, с хорошим откатом. Места там заповедные и даже сейчас не людные, а полвека назад это был медвежий угол дальнего Подмосковья, почти тайга. И вот молодой, спортивный Доризо, женатый тогда на певице Гелене Великановой, встал после обеда на лыжи и помчался по зимнему лесу. Только через пару часов он остановился перевести дух, огляделся и понял, что заблудился. Зимой темнеет рано. А мороз к вечеру окреп, залютовал: где-то за минус двадцать. В небе обозначилась лимонная долька месяца. Проклюнулись звёзды. Издалека донёсся протяжный вой. После войны в Подмосковье развелось много волков, они резали скот, нападали на людей, потому-то за шкуру убитого серого разбойника платили сто рублей при средней зарплате 400–500. Доризо запаниковал, заметался по чаще, наконец, в сгущающихся сумерках нашёл санный след и помчался что есть духу. Лес кончился, и он увидел на краю поля избушку со светящимися маленькими окнами. Теряя сознание от радости, Николай Константинович вскарабкался на крыльцо и забарабанил в дверь.
– Кто там? – не сразу ответил встревоженный женский голос.
– Я… пустите… замерзаю…
– Не пущу! Мужа дома нет, а тут у нас разные ходят… Поздно!
– Умоляю… Я заблудился… На лыжах…
– Какие лыжи? Ночь на дворе.
– Я ноги отморозил!
– Сам-то откуда?
– Из Дома творчества «Малеевка».
– Будет врать-то! Это ж от нас тридцать вёрст.
– Клянусь! Я заблудился. Я поэт.
– Какой ещё поэт?
– Доризо.
– Не знаем таких.
– Я песни пишу.
– Какие ещё песни?
– Разные…
– Тогда пой! Если сам сочинил, должон наизусть знать. Посмотрим, какой ты поэт!
И заиндевевший Доризо, хрипя мёрзлым горлом, запел. Жить-то хочется:
Огней так много золотых
На улицах Саратова,
Парней так много холостых,
А я люблю женатого…
– Хорошо. Душевно. Ещё пой!
И он пел:
От людей на деревне не спрятаться,
Нет в деревне секретов у нас.
Не сойтись, разойтись, не сосвататься
В стороне от придирчивых глаз.
Ночью в поле такая акустика!
Уж такая у нас тишина:
Скажешь слово любимой у кустика —
Речь твоя всей деревне слышна…
– Ух! А теперь что-нибудь душевное…
И Доризо пел, изнемогая от стужи:
– Почему ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние.
Голова стала белою.
Что с ней я поделаю?
Ты любовь моя последняя,
Боль моя…
Наконец где-то на десятой песне хозяйка поверила, сжалилась, впустила окоченевшего поэта в дом и спасла. Утром на колхозном грузовике, закутав в тулуп, его, полуживого, отвезли в «Малеевку».
– С тех пор на лыжах я не хожу! – грустно закончил рассказ Доризо.
С Николаем Константиновичем я дружил до самой его кончины. В 2011 году, незадолго до смерти, он прислал к нам в «Литературную газету» свою поэму про Павлика Морозова. При всём добром отношении к автору и его благородном желании заступиться за память несчастного оболганного пионера, печатать поэму было нельзя по причине её полной склеротической невнятности. Но вот что интересно: рифмы в стихах оказались как на подбор точными и даже затейливыми. Видимо, профессиональные навыки гаснут в мозгу в последнюю очередь.
Вернувшись с лыжной пробежки, я сразу садился за стол, набивал табаком любимый «бриар» (я тогда курил трубку) и включал мой громоздкий 386-й компьютер, привезённый с собой на зависть собратьям, которые по старинке лязгали на пишущих машинках. Надо сказать, в работе я охотно использовал разные байки и происшествия, их часто рассказывали друг другу насельники Переделкина. Собственно, и весь роман вырос из писательского фольклора. Особенно мне помог Александр Давидович Тверской. Тучный, краснолицый, энергичный матершинник, он занимался в правлении продовольственными пайками, директора магазинов, к которым были для прокорма прикреплены литераторы, перед ним просто трепетали. Зайдя к нему в кабинетик на третьем этаже Дома литераторов, возле библиографического отдела, можно было увидеть, как он, багровея, орёт в трубку: «Как это праздничный заказ с чавычой? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Это же идеологическая диверсия! К седьмому ноября писателям – чавычу втюхивать. Только сёмга! Полкило в каждый заказ. Иначе я звоню в горком!.. Ах, вы поищите! Когда найдёте – доложите!»
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу