Ольга Лодыженская - Ровесницы трудного века - Страницы семейной хроники

Мы звали няню приехать к нам погостить, а она нас к себе, в деревню. Но выкроить время на эту поездку оказалось невозможно. Таша усиленно училась. А я работала и тоже поступила на курсы французского языка при Наркоминделе. Меня приняли на второй семестр второго курса. Со стыдом должна признаться, что с третьего курса я ушла, как только вышла замуж.

Няня писала, что на путешествие в Москву не решается, а просила нас, если мы не можем выбрать время, чтобы погостить у нее в деревне, приехать хотя бы на станцию, чтобы она могла увидеть нас, пусть от поезда до поезда. И Таша решила съездить. Мы наготовили няне подарков. С момента получения первого письма Таша высылала ей десять рублей ежемесячно. Я ждала сестру из ее поездки с нетерпением. Она вернулась расстроенная. В дороге, видно, съела что-то несвежее и почувствовала себя плохо.

– Но когда подъезжали к станции Скуратово, – говорила Таша, – я все забыла и думала только о няне. Каково же было мое удивление, когда на платформе няни не оказалось. Я вглядывалась в людей, искала ее. Смотрю, ко мне подходит крестьянин. «Вы не к Ульяне Матвеевне приехали?» – спрашивает.

«Да, – отвечаю. – А с ней что-нибудь случилось?» «Ничего не случилось, – отвечает он, – а мы с женой отсоветовали ей ехать, чтобы вернее вы к нам попали. Мы подумали, раз на поезде прибыли, уж на лошади какие-то пятнадцать верст ничего не стоит сделать». Я не знала, как поступить. А тут, от огорчения что ли, опять живот схватило. Нет, думаю, куда я в такую даль, в таком состоянии, к незнакомым людям поеду? Если бы она жила одна, другое дело. Повела его в станционный ресторан, накормила, он, оказывается, с раннего утра уже приехал. Передала ему все подарки и написала няне записочку. Он пытался было уговаривать меня, но, увидев мою непреклонность, замолк. Так ни с чем я и вернулась, хоть гостинцы от нас она получит.

Но все-таки к нам няня выбралась. У нее стали болеть глаза, и мы уговорили ее приехать в Москву, чтобы показаться хорошему глазному врачу. Это было спустя два или три года. У меня уже родился Алеша. Мы просили няню предупредить нас о приезде телеграммой, чтобы мы могли встретить ее на вокзале. Но она телеграмму не послала. Это было в начале мая. Каждая весна приносит радость, но эта весна была особенная. Она принесла мне радость материнства. Первые годы у меня детей не было. Эта радость запомнилась на всю жизнь. <���…>

Кормила я Алешу строго по часам, и поэтому вырваться к Таше с мамой мне бывало трудно. Но к трудностям, которые вначале кажутся непреодолимыми, постепенно привыкаешь. Когда кончился мой декретный отпуск, я вернулась на работу и ежедневно приезжала кормить Алешу со Сретенки на Остоженку, точнее, с Костянского переулка в Мансуровский. Правда, вначале мне очень повезло с няней. У меня была чудесная опытная пожилая женщина. Но она честно предупредила меня, что поступает только на шесть месяцев, – срок, после которого она будет принята в профсоюз. В то время не членов профсоюза на работу не принимали. Так вот, еду я однажды, торопясь к нашим, в Даев переулок. Вхожу, смотрю: все сидят за столом, рядом с Ташей какая-то старая женщина, незнакомая. Я привыкла, что у них постоянно кто-нибудь бывает, поздоровались, села отдышаться в качалку и стала отвечать на вопросы об Алеше. Отвечала, конечно, очень подробно. Между прочим, Таша часто подсмеивалась надо мной и говорила:

– Когда об Алеше спрашиваем тебя мы с мамой, нас очень интересует, сколько раз у него подействовал желудок, со всеми подробностями, но когда тебя спрашивают посторонние люди, как здоровье Алеши, не надо им выкладывать все эти подробности. Они задают вопрос из вежливости.

Ташины слова я считала правильными, но при первом же вопросе постороннего человека об Алеше забывала их и в своем ослеплении повторяла все подробности. Таша и мама очень пылко относились к первому ребенку в нашей семье, часто приезжали ко мне и помогали во всем.

Итак, я говорю об Алеше, затем добавляю, что, когда ехала сюда в трамвае, высчитывала, сколько минут я могу у них пробыть, и вдруг замечаю, что Таша с мамой все переглядываются, а незнакомая женщина смотрит на меня как-то ласково. Я вглядываюсь в нее: Боже мой, да это няня! Я не узнала ее лицо, оно мне показалось полным, а оно, видно, припухло от бессонной ночи, проведенной в тесном вагоне. Я так и кинулась к ней:

– Что же ты молчала?

– А я слушала про твоего сына, и как ты минутки считала, теперь такое твое дело – минутки считать.