Хаим Бермант - Влиятельные семьи Англии [Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны]

Кроме того, он считал, что успех или провал Объединенной синагоги, вне всяких сомнений, должен сказаться на всех евреях, и в первую очередь на Родне.

В довершение всего, хотя сам Боб и не придерживался ортодоксальных убеждений, ему нравилось, когда его собратья-евреи были в достаточной степени ортодоксами, чтобы обеспечивать преемственность поколений. К традиционному иудаизму он чувствовал то, что многие англичане, живущие в благоустроенных городских квартирах, испытывают к ветхим коттеджам сельской Англии: они бы не ступили туда и ногой, но им жалко, что они исчезают.

Боб был аскетом и бережливым человеком и, если бы речь шла только о его личных потребностях, мог бы с комфортом жить на жалованье дантиста из пригорода. Он не пил и не курил, не объедался, не имел пороков, а если и имел, то по крайней мере предавался им настолько тайно, что никто о них даже не заподозрил, но ему нравились высокое положение и определенная известность. За рамками еврейского сообщества он был очередным «васанским быком» [105] Выражение члена парламента Генри Лабушера, означающего человека громогласного и властного. В Библии васанские тельцы (то есть из области Васан) описываются как особенно тучные и крепкие и «рыкающие», как лев. Также васанский скот используется как метафора сытой и самодовольной знати. , если воспользоваться фразой Лабушера; а в нем он был Королем.

И наконец, дело в том, и это главная причина, что все это увлекло его – глубоко и надолго. Он любил спор, схватку, повод проявить характер, но те споры, с которыми он сталкивался в еврейском сообществе, были для него источником сильного раздражения, которое, по его собственным словам, отняло у него годы жизни. В 1930-х, например, был учрежден Центральный фонд помощи немецким евреям. Бобу не нравилось, как им управляют, но никто из его коллег не разделял его мнения. Он не привык оказываться в меньшинстве, страшно рассердился и в гневе вынесся из комнаты, словно ураган. Один из его коллег предположил, что, может быть, он переутомился и ему хорошо бы отдохнуть и «пожить как сельский помещик», Боб печально ответил: «Хотелось бы мне отдохнуть, но с Гитлером как на войне, тут не до отдыха». В его устах это было необычное признание, так как он не любил выдавать свое неравнодушие. И ко второму письму, где все так же протестовал против руководства фонда, он приложил тысячу фунтов.

После войны он, к своему ужасу, узнал, что евреев, чудесным образом спасшихся из нацистских лагерей смерти, держат в тех же лагерях для перемещенных лиц, что и тех, кто их мучил. Боб тут же накинулся на министерство иностранных дел с протестами и, не дожидаясь ответа, полетел в Германию. Там он переговорил с британскими военными властями, которые без дальнейшей волокиты организовали особые условия для перемещенных евреев.

Бывало, что во главе еврейской общины стояли и более преданные, и более активные люди, но, быть может, за исключением Мозеса Монтефиоре, ни один из них не служил ей с большей самоотверженностью и не добивался большего успеха, чем Боб.

Родня серьезно воспринимала свои обязанности по отношению к бедным и тратила деньги и свободное время на то, чтобы улучшить условия их жизни. Одни, как, например, Фредерик Мокатта, делали это трудом всей своей жизни, но даже он предпочитал держаться на расстоянии от опекаемых. Редко кто лично участвовал в их жизни. Лили Монтегю была одной из тех, кто всей душой погружался в социальную работу, но и она вечером возвращалась к себе в Кенсингтон, в большой дом с множеством прислуги, в мир ее матери, вдовствующей леди Суэйтлинг.

Бэзил Энрикес, основатель Оксфордского клуба Святого Георгия в Ист-Энде, самого крупного и амбициозного из еврейских поселений, не прекращал работу с наступлением вечера. Он поселился в Ист-Энде, женился на сотруднице по клубу и еще долго оставался там после того, как его бывшие протеже разъехались по более привлекательным районам.

«Бэзил стал своим», – сказал мне один из его подопечных. Это было не совсем так – никто не спутал бы Бэзила Лукаса Кихано Энрикеса ни с каким другим жителем Ист-Энда, евреем или христианином. Он был высоким – 6 футов 2 дюйма – прямым, светловолосым, розовощеким человеком с военной выправкой, выпускник Хэрроу и Оксфорда, до мозга костей франт и барин, каким и выглядел. Когда он впервые приехал в Ист-Энд, многие принимали его за христианского миссионера.