Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Вот и не верь после этого в чудеса! В книге Платонова целых три страницы посвящены именно этому событию — воцарению Петра. Эти три страницы стоят перед глазами Шоэля, он даже видит каждую букву. Но и директор помнит их. А теперь этот еврейский юноша стоит перед ним и в точности пересказывает ему текст Платонова. Дрогнула душа директора: «Достаточно!» — останавливает он Шоэля и что-то записывает в блокнот.

Это была победа! Шоэль Горовец принят в русскую государственную гимназию. В городок летит телеграмма, и в доме Йоэля шумит большой праздник. Свершилось! Наконец-то один из внуков Моше-меламеда выходит на широкую дорогу…

Став гимназистом, Цви одновременно поступил и в консерваторию по классу скрипки. Но ни русская гимназия, ни любимая скрипка не могли затмить главную страсть его жизни — иврита. По вечерам папа посещал известную в то время светскую иешиву, которой руководил Хаим Черновиц, или, как его еще называли, «рав цаир», молодой раввин. Здесь преподавали Бялик и Клаузнер; именно здесь, в Одессе, окончательно определилось литературное призвание Цви Прейгерзона.

Особая духовная связь возникла у отца с Иосифом Клаузнером. Известный историк уделял мальчику особое внимание, направлял его духовное развитие, определял круг его чтения, подолгу беседовал с ним на самые серьезные темы истории и культуры. И папа никогда не забывал своего знаменитого наставника. «Мой отец, мой учитель! Клянусь, что до последнего вздоха буду предан ивриту!»

Эти слова он напишет спустя много времени, когда в 1957 году до него дойдет весть о смерти Клаузнера.

Иосиф Клаузнер. 1910-е гг.

Из лагерных воспоминаний отца:

Большинство учеников Люблинской гимназии были из еврейских семей. Детей беженцев принимали сверх процентной нормы. Я тоже был беженцем из Шепетовки. Из гимназистов Люблинской гимназии я помню Зинюка, Полищука, Медведева, — все евреи, среди них — Зюзю Шульмана, сына знаменитого кантора, певшего в одесской синагоге. Однако я предпочитал слушать Минковского, певшего в Бродской синагоге, и его замечательный хор, в котором под звуки органа пели и девочки: «Мэкадеш мелех ир мэлуха»…

По субботам и праздникам, а иногда и в будни, я ходил слушать Минковского. В те годы Одесса была еврейским городом, здесь жили Бялик, Клаузнер, Усышкин, здесь работало издательство «Мориа».

В изучении иврита моим наставником был тогда Клаузнер. Я бывал у него дома, и он давал мне книги для чтения В первое посещение он дал мне полное собрание Ялага в черном переплете, Клаузнеру было тогда лет сорок…

И далее:

Я жил в Одессе несколько лет, с 16-ти до 19-ти лет, там я стал юношей; там в годы войны и разрухи я приобрел все, что определяло мое еврейство. Я учился в 7-й гимназии, в еврейской консерватории, где А. Гордон учил меня теории музыки, а Левин — тот, что был в прошлом учителем Яши Хейфеца — учил меня играть на скрипке. Я дышал морским воздухом Одессы, купался, загорал, рос под ее небом. Звезды этого города светили мне ярким светом и пророчили светлое будущее. Бродская синагога, Иосеф Клаузнер, консерватория, журнал «Ха-Шилоах» — все это воспитывало меня в еврейском духе. Я посещал и спортивное общество «Маккаби». В Одессе я слышал выступления писателей Мордехая Спектора и Якова Фихмана, адвоката Оскара Грузенберга; видел актрис Эстер Рахиль Каминьскую в спектакле «Миреле Эфрос» и Клару Юнг в «Пупсике»; слушал еврейские народные песни в исполнении Изы Кремер. Это был мир моей юности, моего формирования. Все это живет во мне и по сей день…

Цви играет на скрипке. 1919 г.

В Одессе Цви не просто повзрослел — в его мировоззрении произошли серьезные изменения. Позже он так напишет об этом:

В пятнадцать лет пришла ко мне, как всякому юнцу, пора критиканства. Начальные ценности рухнули, пролегла трещина, превратившаяся в глубокую пропасть, на долгие годы ставшая между мною и Богом. Ибо место религии заполнил сионизм.

А вот еще один фрагмент из «Дневника воспоминаний», где отец пишет о своих беседах в лагере с заключенным из Одессы: