Нина Липовецкая-Прейгерзон - Мой отец Цви Прейгерзон

Период, связанный с Петлюрой, остался в памяти еврейского народа как один из самых кровавых в его истории. Кроме петлюровских банд в Украине действовали и другие группы бандитов: Махно, Энгель, Григорьев, Зеленый, Маруся, Самосинко, Волынич, Струк, Соколовский, Чепа… «Бей жидов, спасай Россию!!!» Вместо борьбы с большевиками убийцы выливали свою ненависть на беззащитное еврейское население. Бандиты проявили дикую жестокость, издеваясь над своими жертвами, отрезали носы, уши, языки, половые органы, ломали руки и ноги, выкалывали глаза, вырывали волосы, топили, закапывали живьем, насиловали девушек и женщин на глазах близких, пытали и издевались над телами и душами.

На фоне массовых погромов и разрушения еврейской жизни символом спасения и надежды стала для евреев Красная армия. Так, герой романа «Неоконченная повесть» говорит своим товарищам, что он «глубоко убежден, что еврейская молодежь не вправе стоять в стороне от событий, когда белополяки, Петлюра и другие сборища бандитов продолжают убивать евреев. Мы должны присоединиться к Красной армии, чтобы воевать против наших убийц… и я, Шоэль Горовец, желаю пойти в Красную армию».

Советская власть в тех краях окончательно установилась лишь через три года после Октябрьского переворота. Трагические события этого периода полностью изменили жизнь и судьбы евреев в западных областях России. Во всех ранних произведениях отца звучит эта тема: погромы, война, разруха. Юноша Цви, приезжая летом из Одессы в Кролевец, где жили его родители, не сидел сложа руки, он старался всеми силами помочь разорившейся семье.

В 1919 году, окончив гимназию, Цви окончательно переезжает в Кролевец к родителям. Там продолжают свирепствовать банды бандитов.

Пьяные бандиты бродят но улицам городка. Крики, хохот, свист, хрипящие голоса: «Эх, яблочко, куда ты котишься?»; «Потеряй моя телега все четыре колеса!»; «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить»… и вот уже слышится сильный стук: «Открывайте!» Сердца замирают от страха, волосы встают дыбом, — это смерть стучит в дверь.

После прихода красных на стенах домов появились огромные цветные плакаты, где было крупно написано, что польские паны — буржуи и землевладельцы — последняя отрыжка капитализма. Отныне в городском саду каждое воскресенье устраивались митинги… После каждого словоизвержения публика сдергивала с головы шапки, а оркестр играл «Интернационал». Дирижер Шимон Воловик энергично мотал плешивой головой в ритм музыке.

Однажды он пришел к нам домой и уговорил меня поступить в его оркестр — им нужен был второй бас. Помню его грустное лицо и слова: «Мы тебе положим тридцать тысяч рублей и полпуда муки…»

…я был принят в оркестр и в тот же вечер уже держал в руках змеевидную металлическую трубу.

С приходом красных евреи, избавленные от бандитских погромов, от всей души приветствовали появление новой власти.

Бывало, мы нагружаем пару телег инструментами и отправляемся на «гастроли» в окрестные деревушки. По обе стороны раскинулись молчаливые поля, легкий ветерок пригибает низкие колосья, на все лады звенят и стрекочут кузнечики и цикады, и все эти отрывающиеся от земли звуки поднимаются к прозрачным облакам, где замирают и теряются. Речка, как бы осторожно осматриваясь, плавно выгибается, обходя кусты и деревья, блистающие изумрудной зеленью…

Наши телеги обычно доезжали до висячего деревянного мостика. Здесь цоканье копыт затихало. В деревнях один за другим уже гремели митинги, и после каждой речи наш оркестрик «врезывал» Интернационал. Потом, разбившись по двое или по трое, мы расходились на постой… Спали мы на душистом сене. Здесь я провел одну из душных и беспокойных ночей с милой местной девушкой…

В 1919 году отец уходит добровольцем в Красную армию.

В Красной армии отец, скорее всего, как и его герой Шеилка, работал санитаром и сопровождал обозы с ранеными. А в конце 1919 года, следуя своему первоначальному плану, он уехал в Москву получать высшее образование. Там папа поступил в Московскую горную академию. Почему именно туда — ведь главным его интересом был любимый иврит?

Как он рассказал мне через много лет, первым его побуждением было подать документы в Институт восточных языков. Но, взвесив все «за» и «против», папа передумал. Мне кажется, главным обстоятельством, решившим дело в пользу Горной академии, были соображения практической пользы, которую отец намеревался принести своей любимой Эрец-Исраэль. Там ведь и без того было достаточно много людей, говоривших на самых разных восточных языках. А вот специалистов по горным породам и минералам — раз-два и обчелся…