Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Такая мозаичность памяти — фрагментарность воспоминаний о вчерашнем вечере — досаждала Чиверу многие десятилетия, наполняя его утренние часы смутными переживаниями и сожалениями («Я не могу вспомнить всех своих безобразий, — писал он в 1966 году, — потому что мои воспоминания разрушены спиртным» [164] Ibid. P. 218. ). Однако ощущение инобытия оказалось новым и более пугающим, хотя и оно, вероятно, было связано с влиянием алкоголя на память и познавательные функции. В перспективе серьезное и продолжительное воздействие алкоголя сильно разрушает когнитивные возможности, уменьшая способность к концентрации, становясь причиной афазии (нарушения речи), эмоциональной неустойчивости и в конечном итоге алкогольной деменции. Эти печальные изменения — результат так называемой диффузной церебральной атрофии , отмирания клеток головного мозга, что сказывается на всех его отделах, включая те, что ответственны за упорядочивание и сохранение памяти.

Более того, из-за плохого питания, испорченного пищеварения, нарушенной работы печени организм алкоголика часто испытывает дефицит тиамина (витамина B 1), главного питательного вещества для работы нервных клеток. Дефицит тиамина вызывает серьезные когнитивные нарушения и отвечает за развитие синдрома Корсакова — неврологического нарушения, зачастую наблюдаемого у алкоголиков. Его симптомы включают амнезию, спутанность сознания, конфабуляции (так называемое честное вранье, когда вымышленные события принимают форму воспоминаний) и галлюцинации, обусловленные ослаблением способности мозга получать доступ к долговременной памяти. Синдром Корсакова влияет, в частности, на событийную память, на способность человека позиционировать себя во времени.

Согласно замечательной и мастерски выстроенной биографической книге Блейка Бейли, компьютерная томография, проведенная незадолго до излечения Чивера от алкогольной зависимости в 1975 году, выявила серьезную атрофию мозга, обусловленную алкоголем. Это повреждение, надо полагать, и провоцировало афазию и галлюцинации (позднее у него было несколько таких эпизодов). Но самое странное в наваждении, которое он назвал инобытием, что оно неким образом намекает на давнишнюю глубинную травму — событие, которое могло запустить всю зловещую машину саморазрушения. Самой тревожной из его галлюцинаций было повторяющееся видение двух друзей на берегу. Один из них пел песню, Чивер никак не мог ее к чему-то привязать, притом у него было ощущение, что, если ему удастся это сделать, он погрузится в глубокий омут заблокированных воспоминаний — по его грустному замечанию, эту ситуацию «психиатры назвали бы травматическим отторжением» [165] Цит. по: Bailey B. Cheever: A Life. P. 620. .

Предположение, что его прошлое каким-то образом проецируется на сегодняшние проблемы, не было для Чивера новым. Он прошел несколько курсов лечения, хотя большого значения результатам анализов не придавал. В той же коробке с бумагами, где я обнаружила строки о полете, было много ссылок на клиницистов и их невнимание к сложной работе его мозга. С каждым из врачей, кроме последнего, Чивер вежливо расставался, когда становилось ясно, что тот намерен сокрушить твердыню вымысла, возведенную им вокруг своей жизни.

Возьмем Дэвида Хейза, психиатра, у которого Чивер лечился в 1966 году. В 1963 году Чивер написал рассказ «Пловец», ритм и движение которого построено на временных потерях памяти. Эти мертвые зоны памяти с безжалостной отчетливостью передают степень разрушения личности Нэдди Мэрилла. Пока Чивер работал над «Пловцом», в голову ему пришла потрясающая мысль. «Может ли измениться время года?» — задает он вопрос в своем дневнике.

А может быть, листья пожелтеют и начнут падать?

Или пойдет снег? Но что это будет означать? За один вечер нельзя состариться. Ну ладно, обмозгуем это [166] Cheever J. Journals. P. 187. .

И он это обмозговал. Несколько лет спустя, давая интервью журналу Paris Review , Чивер пояснил: «Когда он обнаружил, что стало темно и холодно, это должно было случиться. И, ей-богу, так и случилось. Дописав рассказ, я некоторое время ощущал тьму и холод. На самом деле, это один из самых сильных моих рассказов» [167] Cheever J. The Art of Fiction No. 62 // Paris Review. . Что касается связи алкоголизма и потери памяти в его собственной жизни, о ней говорит горестная запись в его дневнике: «Моя память испещрена кратерами и дырами» [168] Cheever J. Journals. P. 186. , и еще одна, более поздняя: «В церкви, стоя на коленях перед алтарем, я с ужасом сознаю, до какой степени я завишу от алкоголя и как он меня разрушает» [169] Ibid. P. 188. .