Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

В 1966 году по рассказу «Пловец» был снят фильм с Бертом Ланкастером в роли Нэдди. Съемки проходили неподалеку от Оссининга, и летом того года Чивер нередко наезжал туда приобщиться к этой забаве, поначалу гася перевозбуждение пинтой виски, несколькими мартини, стаканом-другим вина и, для пущей верности, таблеткой милтауна. К собственному удовольствию он в качестве «свадебного генерала» снялся в эпизодической роли. Благодаря ей мы знаем, как он выглядел тем летом: перед нами загорелый, похожий на эльфа мужчина пятидесяти четырех лет в синей рубашке и белой куртке, он пожимает руки Ланкастеру и целуется с симпатичной девицей в бикини возле одного из тринадцати бассейнов.

Первый день съемок прошел без эксцессов, хотя количество выпитого Чивером превысило обычную норму, даже с учетом нравов того времени. В дальнейшем, если он не уезжал на съемочную площадку, то рано поутру садился писать (в основном «Буллет-парк»), а в одиннадцатом часу заглядывал на кухню в ожидании, пока члены семьи разойдутся по своим делам и он сможет оприходовать первый утешительный стаканчик виски или джина. Если же домашние не слишком торопились, он ехал в винный магазин, покупал бутылку и, остановившись в каком-нибудь тихом закоулке, опорожнял ее прямо в машине, неизбежно выплескивая на подбородок глоток-другой.

Таково было положение дел, когда он впервые пришел на прием к доктору Хейзу. Войдя, он благонравно сообщил, что в помощи нуждается его жена, подверженная приступам скверного настроения, которое, как ему кажется, является причиной его одиночества и тоски. Его дневники пестрят жалобами на Мэри: на ее холодность, колкие замечания, манеру непременно затевать большую стирку, когда он подступает к ней с ласками. Однако Хейз выслушал его с недоверием. Во время их второй встречи, уже побеседовав с Мэри, доктор заявил, что это он, Чивер, страдает неврозом, нарциссизмом, эгоцентризмом, у него нет друзей и он «так глубоко вовлечен в свои защитные фантазии, что выдумал себе маниакально-депрессивную жену» [170] Cheever J. Journals. P. 215. . Этот диагноз негодующий Чивер тем же вечером воспроизвел в дневнике.

Дальнейшие приемы неукоснительно следовали классической фрейдовской модели: «Когда я сказал ему, что люблю плавать, он заключил: это Мать. Когда я сказал, что люблю дождь, он повторил: это Мать. Когда я признался, что слишком много пью, он снова сказал: это Мать» [171] Cheever J. Letters. P. 261. . В конце лета Чиверу всё это надоело. Он прервал сеансы, но прежде вручил доктору экземпляр своего первого романа «Семейная хроника Уопшотов» с дарственной надписью, который Хейз так и не удосужился прочитать.

Заключения Хейза были банальны, легковесны и предсказуемы, и тем не менее присутствие Матери ощутимо. Чивер снова и снова — в письмах, в романах, в дневниковых записях, на полпути между действительностью и воображением, — с тревогой возвращается к истокам, ищет в них причины дальнейших стрессов. Реальные события помещены в защитную оболочку вымысла, поданы под псевдонимами — будь то Эстабрук или Каверли [172] Эстабрук — герой рассказа «Marito in citta», страдающий от холодности жены. Эстабруки фигурируют и в «Партии складных стульев» («The Folding Chair Set»). Каверли — персонаж дилогии «Семейная хроника Уопшотов» и «Скандал в семействе Уопшотов». — Примеч. пер. — и неожиданно всплывают в его опубликованных произведениях.

Один из богатейших источников его раздумий на эту тему — сочинение, названное им «Про́клятые бумаги». Оно оказалось в Архиве Берга в Нью-Йорке и было помещено в коробку с машинописными дневниковыми записями и набросками рассказов, большая часть которых была так перетасована, что немыслимо было найти две последовательные страницы. В отличие от всех этих материалов, «Проклятые бумаги» представляли собой связные и нетронутые рьяными исследователями записи Чивера о своих юных годах.

На первой странице он описывает тщательность и мастерство, с которыми Лори Ли дает образ своей матери в романе «Сидр и Рози». «Когда я оборачиваюсь назад и пытаюсь разглядеть лица моих родителей, — с сожалением заключает он, — я не нахожу ничего столь ясного и подконтрольного мне. Меня это беспокоит, ведь разрозненность моих воспоминаний означает, видимо, что я всегда отторгал события раннего детства» [173] Cheever J. The Bloody Papers. Berg Collection. .

Чивер ожесточается, фиксируя пережитое. Он вспоминает, что, когда в апреле 1917 была объявлена война Германии, его мать, Мэри Чивер, вытащила коллекцию отцовских пивных кружек на задний двор и расколотила их молотком. Вспоминает, как она велела ему подмести кухонный пол, а потом выхватила метлу у него из рук, потому что он «метет пол, как старуха». Вспоминает, как вырезал свое имя на материнской швейной машинке и был до крови выдран ремнем. Вспоминает сувенирную лавку, которую мать открыла, когда отец потерял работу. «После этого я представлял себе ее уже не в роли домохозяйки или матери — то была женщина, которая подходит в лавке к покупателю и с вызовом спрашивает: „Чем я могу вам помочь?“».