Александр Шестаковский - Самородок

Антоныч смерил его любопытным взглядом, словно оценивая. Уж больно он был мал, хотя вроде бы крепок.

— Ну что ж, возьми вон тот молот, что полегче.

Сергейка вмиг схватил кувалдочку, поплевал на ладони, как это всегда делал Антоныч, и стал к наковальне. Кузнец выхватил щипцами из горна раскаленный прут. Один удар, второй, третий. Антоныч сначала ручником показывал, куда ударить, но потом только передвигал по наковальне прут, заметив, что парнишка и сам неплохо соображает что к чему.

— Молодец, толк из тебя получится, — похвалил Антоныч, когда шина для тележного колеса была выкована. — А теперь беги домой, скажи отцу, что вечерком загляну — есть к нему разговор.

Но предупредить отца Сергейка так и не успел. Гаврила Игнатьевич приехал поздно и, как всегда, уставший. Едва успел отстегнуть вожжи, развязать хомут, ослабить чересседельник, как пожаловал Антоныч. Велев Сергейке распрячь лошадь и задать ей корма, отец позвал кузнеца в дом. Выпроводив малышню, они долго шептались. Потом отец позвал Сергейку.

«Так вот ты где пропадаешь, — нарочито строго сказал отец. — Сам себе работу нашел? Ну что ж... К Антонычу в ученики пойдешь?»

— Такого вопроса мне можно было и не задавать, — вспоминает Сергей Гаврилович. — Ведь осуществлялась моя первая в жизни мечта. Конечно же я с радостью согласился.

Здесь, в кузнице, у Симонова и произошло первое близкое знакомство с металлом, с которым он уже больше никогда не расставался, с его неограниченными возможностями превращаться в умелых руках в самые разнообразные предметы. Вместе с Антонычем они ковали подковы, обтягивали шинами колеса, оковывали телеги, тарантасы, сани, делали и наваривали сошники и лемеха к плугам. В кузницу сельчане носили лудить самовары, запаивать прохудившиеся тазы и кастрюли, исправлять замки. Однако потребности жителей деревни в кузнечных работах были ограничены. Тогда Антоныч брался и за столярные и даже малярные работы. Они изготовляли телеги, сани, другие деревянные поделки — словом брались за любую работу, когда не было более подходящей.

Сергей Гаврилович с благодарностью вспоминает Сергея Антоновича, искренне стремившегося научить полюбившегося ему паренька всему, что умел сам. В те времена такое отношение ремесленников к своим ученикам было большой редкостью, ибо мастера всегда видели в них потенциальных конкурентов. Их обучали ровно настолько, чтобы освободить себя от тяжелой и грязной работы, не посвящали в тонкости ремесла, ревностно следили за тем, чтобы подмастерья не могли стать мастерами. Сергейка нравился кузнецу тем, что был не по годам серьезным, покладистым, трудолюбивым. С ним работалось легко.

Кузнец был из тех основательных мужиков, которые благодаря тому, что труд их в деревне нужен всем, находятся на каком-то особом, привилегированном положении. Этим он не злоупотреблял — брал с односельчан «по-божески», чем и заслужил доброе к себе отношение.

Он был еще не стар, физически здоров, спиртным не баловался. И все же жизнь его складывалась как-то бестолково. Рано похоронил первую жену. Потом женился опять. Но детей так и не было. Оттого пустой и скучной казалась ему собственная изба, в которой никогда не слышалось ни детского плача, ни смеха. За длинным рублем не гонялся, не видел в нем смысла. На жизнь хватало — и ладно. Должно быть, завидовал домовитым многодетным соседям, жившим подчас впроголодь, но зато дружно, общими заботами. У них была цель, перспектива. Он был лишен и того и другого. Поэтому в Федотове, с его тремя с половиной десятками домов, он чувствовал себя одиноко, неуютно. Отсюда пошла и его замкнутость, острое желание поделиться с кем-то своими безрадостными думами. Но так случилось, что и друзей-то у него не оказалось. Может быть, именно поэтому он стал относиться к своему подручному со сдвоенным чувством: как к сыну и как к товарищу одновременно, хотя разница в годах между ними была около двадцати лет.

Большую тягу к Антонычу испытал тогда и Сергей. Его сверстники еще, как говорится, били баклуши, когда он уже зарабатывал себе на хлеб, помогал семье. Оттого и друзей-одногодков у него также не было. Рано повзрослев, став самостоятельным, он просто не находил с ними общего языка, общих интересов.

Вечерами, когда смеркалось и работать было уже нельзя, мастер и его подручный не торопились домой. Закрыв ворота, они усаживались на обрубках бревен у потухающего горна и душевно беседовали, пока не тускнел последний уголек.