Борис Заборов - То, что нельзя забыть [журнальный вариант]

Погибнуть было много легче, чем выжить. Но благодаря беспредельной жертвенной любви мамы и ее молодости мы смогли добраться живыми до уральского города Чермоз.

Вот зацепился пером за Чермоз, и замелькали в памяти вспышки давно прошедших лет.

Я тяжело заболел. Хорошо так помню, как главврач больницы говорил маме, рыдающей у больничной койки, на которой я, семилетний, умирал от возвратного тифа, что мне не пережить эту ночь. Я слышал его слова. Мне не было страшно. Напротив, было так хорошо и уютно. Я хотел сказать маме, что не умру, потому что хочу быть с ней. Я выжил и вышел весь из этого военного детства. Живу в постоянной тревоге, в ожидании опасности, необходимостью постоянной дея-тельности. Очевидно, это так глубоко укоренилось в сознании, что стало моим постоянным ощущением жизни.

В этом городе на берегу реки Камы находилась база эвакуированных семей московских художников. Дом, в котором мы жили, был двухэтажный, барачного типа. Обширный внутренний двор был огорожен высоким бревенчатым частоколом, как русские остроги на старинных гравюрах. Уставлен он был большими, больше моего детского роста, бочками с красной икрой. Каждое зимнее утро мы с мамой выходили во двор, и она взламывала топором очередную бочку, хотя рядом стояли уже взломанные. Кроме икры, есть было нечего. Когда маме удавалось на рынке обменять ведро замороженной икры на кусок хлеба, в доме была радость.

В этом же доме я пережил острое незабываемое чувство патологической зависти, которое избавило меня от этого порока на всю последующую жизнь. Однажды в наш дом приехал навестить семью славный советский художник. Он привез своему сыну, моему сверстнику, в подарок немецкие ордена. Почему эти кресты вызвали у меня такую сумасшедшую зависть, объяснить невозможно. Я льстил этому мальчику и унижался перед ним, только бы он дал мне подержать их в руках.

Из окон второго этажа нашего барака можно было видеть на фоне неба далекий нервный силуэт горного хребта. Но это были не Уральские горы, а растянувшаяся на километры гряда металлолома. Сюда ежедневно прибывали с запада платформы, груженные разбитой военной техникой. Над этой грядой по подвесной дороге двигался железный монстр. В какой-то момент он зависал, раскрывал свою чудовищную пасть и захватывал добычу стальными страшными зубьями. И затем нес ее туда, далеко, чтобы накормить ненасытные желудки доменных печей, работавших без устали все военные годы. Говорили, что в завалах можно найти сокровища. Например, настоящий пистолет или… немецкие ордена. И я пошел с более старшими мальчиками на поиски клада. Когда мы вскарабкались довольно высоко, внезапно увидели приближающегося монстра. Мы замерли, бежать было невозможно. Он проплыл над нами и в нескольких десятках метров захватил своей пастью добычу. Больше я не ходил туда никогда.

И еще из незабываемого. В предновогодний вечер то ли 1941, то ли 1942 года я увидел на горчичного цвета стене нашего барака свой рисунок «Совет-ский солдат, идущий в атаку». Это была выставка рисунков детей нашего дома.

С тех пор рисую без малого уже семьдесят лет.

* * *

Два года, проведенные в Петербургской Академии художеств, остаются годами, когда я впервые переживал осознанное, отличное от довоенного, счастье как материальное состояние духа, находящегося в полной гармонии с физическим телом. Я был стройный брюнет с голубыми глазами, и девушки благосклонно поощряли мое к ним внимание. Я засыпал и просыпался в общежитской койке с убеждением, что жизнь принадлежит мне. Следует лишь направить страстное желание на объект, на цель. Я жил в ощущении постоянного праздника и переживал благо жизни восторженно. К тому же праздников было на самом деле много. Помимо календарных, наши цеховые. Факультетские вечера были событием культурной жизни не только в стенах академии. Они пользовались невероятной популярностью как на Васильевском острове, так и во всем городе. Остроумные, веселые, замечательно оформленные, привлекали народ отовсюду, особенно девушек. Местные власти в такие дни присылали к Академии художеств эскадрон конной милиции. Коней выстраивали в каре перед главным порталом здания. Длинноногие, ухоженные красавцы с выстриженными по традиции хвостами и гривами перебирали копытами по мощеной мостовой, позванивая начищенной до блеска сбруей.

Мы пользовались вполне законным правом выбора. Выходя на улицу, вы-сматривали в толпе понравившуюся девушку и приглашали осчастливленную, с благодарным многообещающим выражением лица, на вечер. Верховые блюстители порядка, восседая в высоких кожаных седлах с красными подседельниками, выглядели монументальнее и значительнее, чем пешие. Они разводили лошадей, приветливо пропуская избранную.