Алексей Карпов - Ярослав Мудрый

Но это оценка идеального князя, которому по определению должны быть присущи перечисляемые Нестором качества. Именно таким идеальны князем представлялся Ярослав и Нестору, и книжникам более поздней поры. «И [хотя] был хромоног, - вспоминал о физическом недуге князя Ярослава автор Софийской Первой летописи, - но умом совершен, и храбр на рати, и христиан любил, [и] сам книги читал»4. Или, как в пространном и излишне велеречивом варианте той же похвалы в знаменитой Степенной книге царского родословия (XVI век): «Аще же и хроманог бяше, но благоразумным велемудрием преудобрен, во бранех же храбр и мужествен бе, наипаче же Божий страх имея; от благого же произволения и отеческим богомудрственным стопам правоверно последуя и все православные догматы по Бозе трудолюбно утверждая и все христианские законы непревратно исправляя и прочие благочестивые уставы не умаляя, ни превращая, но паче сугубо наполняя… на святость и на украшение Богом дарованной им державы»5.

Но это лишь один из возможных портретов князя. Источники знают и другого Ярослава - более приземленного и далеко не всегда оказывающегося на высоте своего положения. Летописцы, писавшие при жизни князя или спустя немного времени после его кончины, отмечали не только его успехи и свершения, но и его явные промахи и неудачи, приводили красноречивые примеры не только его рассудительности и благочестия, но и его чрезмерной жестокости и неблагодарности, злопамятности, малодушия или даже трусости, которые князь проявлял в самые ответственные минуты жизни. Историков новейшего времени это обстоятельство нередко ставило в тупик. Привыкшие к тому, что придворный историограф должен лишь восхвалять и прославлять своего князя, и забывающие о том, что летописец далеко не всегда ощущал себя придворным историографом и с совсем иными целями, нежели простое желание угодить князю, брался за свой труд, они были склонны видеть в подобном изложении событий нечто явно враждебное Ярославу. А отсюда делался вывод о существовании глубокой пропасти, разделявшей княжескую власть и общество в годы его княжения, о крайней неприязни, которую поданные питали к своему князю, о пренебрежении Ярослава к нуждам своей страны. Так в трудах историков второй половины Х столетия сложился еще один образ Ярослава - некоего «хромоногого, трусливого, но властолюбивого князя, опиравшегося на наемное войско и готовившего народу суровые статьи княжеского закона»6.

Каким же на самом деле был этот человек? Увы, мы вряд ли сможем ответить на этот вопрос. Наверное, он не был святым. Но, по меньшей мере, несправедливо было бы назвать его корыстолюбивым хищником, пекущимся только о личной выгоде.

Признаемся сразу: мы не готовы предложить читателю разгадку Ярослава. И дело не только в том, что у нас нет права судить великого человека, вынося ему обвинительный или оправдательный приговор. Просто мы слишком мало знаем о нем. Историк, пишущий о временах древней Руси, вообще поставлен в заведомо невыгодное положение: в его распоряжении настолько мало источников и источники эти настолько отрывочны, путаны и противоречивы, что сложить из них хоть сколько-нибудь целостную и достоверную картину происходившего - дело почти невозможное. Даже внешняя, самая общая канва биографии Ярослава может быть намечена лишь сугубо гипотетически, едва различимой пунктирной линией. Едва ли не каждое свидетельство источников о нем требует кропотливого текстологического исследования (в большинстве случаев еще не проведенного); едва ли не каждое деяние, совершенное им, вызывает различные и даже взаимоисключающие трактовки ученых. Датировки многих - и при том важнейших - событий его жизни колеблются в пределах десятилетий; относительно многих его военных походов ученые спорят даже не о том, чем они были вызваны и какие последствия имели, а были ли они вообще на самом деле…

Не раз и не два по ходу работы над книгой автор впадал в уныние или даже отчаяние, ибо князь Ярослав не становился для него ни ближе, ни понятнее по мере того, как книга приближалась к концу. Слишком многое так и осталось на стадии домыслов и предположений: зачастую автор отчетливо видел возможность прямо противоположных трактовок того или иного свидетельства источников - и далеко не всегда был уверен в правильности той, которой отдавал предпочтение (отсюда, между прочим, столь обширные примечания, составившие значительную часть книги). И, пожалуй, единственное, что побудило его все же продолжать свой труд - помимо вполне понятных соображений как финансового, так и морально-этического порядка, - так это осознание того, что даже простая сводка внешних фактов биографии князя (до сих пор так и не осуществленная в исторической литературе), более или менее полный анализ источников, хотя бы косвенно освещающих его деятельность, могут оказаться небесполезными для будущих жизнеописателей Ярослава Мудрого, которые, надо надеяться, окажутся удачливее и талантливее автора настоящей книги.

Читать дальше