Григорий Аросев - Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Позвольте поделиться с Вами воспоминаниями о В. Д. Набокове в 1917 г.

Я не думаю, чтобы намерение говорить об этом периоде его жизни нуждалось в длинном оправдании. Я имею личные основания избрать этот период, ибо за эти месяцы непрерывно и ежедневно встречался с Набоковым. Но не в этом дело. И не в том, что за тревожные месяцы, пережитые тогда Россией, Набоков играл первенствующую роль в событиях, их направлял: ибо этого не было – к ущербу для блага России. Скажу больше – в личной судьбе Набокова как государственного человека и политика 1917 год не был крупным внутренним этапом развития и роста. Наблюдая его на пространстве двух десятков лет, я всегда поражался тем, что Набоков всегда был равен самому себе. Эту особенность его умственной и нравственной фигуры подтвердят все, кто близко его знал и кто его любил и понимал. В нем была редкая жизненная логика, укрепляемая выдающимися качествами самообладания и душевного равновесия.

И за всем тем все же 1917 год для Набокова, как для всех русских поголовно, от малого до большого, был годом затраты таких доз умственной и нравственной энергии, с которыми не сравнятся затраты никакого иного года, пережитого людьми наших поколений, – несмотря на то, что, конечно, никаким другим русским поколениям не досталось переживать все, что мы переживали с начала XX века и еще до конца не пережили. В этой затрате всех душевных сил, без остатка, в этом потоке сменяющих друг друга радости и отчаяния, надежд и разочарований, побед и поражений, триумфов и унижений калибр каждого из нас, его способность думать и действовать, его энтузиазм и его трезвость, измерялись лучше, чем в какой бы то ни было другой период развития русского народа и русского общества. Поэтому, говоря о Набокове в 1917 году, я говорю о нем за период величайшего испытания, поставленного его умственным и нравственным силам, за месяцы его напряженной работы и напряженнейших размышлений о судьбах страны, ее прошлом, настоящем и будущем.

Набоков, как и вся политическая группа, к которой он принадлежал, не был повинен в событиях, вызвавших падение старой русской власти. Но с первой минуты, когда выяснилась неминуемость этого падения, в нем, как и в других людях его политического круга, стало ясно сознание ответственности за открывавшееся политическое наследие. Исторический приговор о наследниках царской власти произнесен еще не был и его точно предугадать никто не мог, как не знал царь Борис, что ему наследуют Гришка Отрепьев и Тушинский вор. Но презумтивный наследник был налицо. То был верхний круг независимой, не связанной с бюрократическим аппаратом русской интеллигенции. Чувство ответственности ее вождей за судьбу государства, парализовавшееся в некоторых доктринерством и государственной невоспитанностью, в других личным честолюбием, было необыкновенно ярко в Набокове. Вспоминая сейчас день 3 марта, первый революционный день, приобщивший его к только что начавшему кристаллизоваться новому государственному порядку, я в этом владевшем им сознании ответственности резюмировал бы всего Набокова. Его не занимала отвлеченная схема революции. От служилых предков он унаследовал совершенно конкретное знание русской государственной машины. Он боролся с начала века за ее перестройку, но он знал, что под предлогом перестройки нельзя было остановить ее и движение и что сломавшиеся ее части надо было, не теряя ни одной минуты, заменить новыми. Выборгское воззвание лишило его избирательных прав, и в начале революции он был призванным на военную службу прапорщиком запаса, в тот момент сидевшим в одном из учреждений Главного Штаба: с начала войны он не принимал никакого участия в политической жизни, но, естественно, о нем тотчас же вспомнили в самые первые революционные дни. Ни минуты не колеблясь, не взвешивая деланного ему предложения на весах личного честолюбия и личной политической карьеры, он стал Управляющим делами, как говорилось в ту минуту, «Совета Министров» – или «Временного правительства», как стали говорить несколько дней спустя, ибо новая власть не знала первоначально, есть ли она новый состав совета министров, или средоточие русской верховной власти. Я застал Набокова вечером 3 марта в одной из комнат Таврического дворца, пытающегося в невероятном хаосе и сумбуре, со свойственной ему методичностью и чувством порядка, наладить, во исполнение обязанностей по новому званию, первые отправления новой власти, издание «Правительственного Вестника» и обнародование первых актов нового режима. Я никогда не забуду обстановки этого вечера. Казалось, весь восставший гарнизон Петербурга с улиц влился в Таврический дворец, перемешавший с другой толпой частью знакомых и частью незнакомых мне людей в штатском, искавших сплотиться вокруг двух выкристаллизовавшихся уже в эту минуту центров – нового совета министров и повторявшегося по прецедентам 1905 г. совета рабочих депутатов. И пока мы втроем – Набоков, Милюков и я – судили о том, как нам озаглавить для обнародования за несколько часов перед тем подписанный акт отказа от престола Вел. Князя Михаила, нас прервали чтением телеграммы о матросской расправе с адмиралами и офицерами в Свеаборге и Кронштадте.