Григорий Аросев - Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

Если три указанных проблемы владели умственным миром Толстого, то последняя – проблема отношений между мужчиной и женщиной – владела с самого начала и до самого конца всем его существом. Подобно тому, как «Война и мир» – всецело посвящены второй проблеме, а «Воскресение» третьей, роман «Анна Каренина», начинающийся с трагикомедии пошлого адюльтера Стивы Облонского, развертывает длинный свиток – трагедию беззаконной любви, построенной только видимо на чувстве, а на самом деле на чувственном желании и кончающейся сперва нравственным банкротством, а потом и гибелью. Но мотивы этой проблемы рассеяны по всему «oeuvre» [142] Здесь: творчеству (фр.). Толстого. В нашей литературе есть немало писателей, специализирующихся на эротических живописаниях. Никто их них не сумел даже близко подойти к поистине стихийной мощи, с которой Толстой заставляет нас переживать страстное влечение Нехлюдова, стучащегося в дверь Катюши Масловой, или отца Сергия, отрубившего себе палец, чтобы не «пасть», и все-таки павшего, или героя рассказа «Дьявол», где опять-таки со свойственной Толстому сдержанностью, даже просто скупостью красок, он показывает нам душу, подпавшую власти похоти. И никто как Толстой не мог с такой же силой вызвать в нашем воображении разрушительную работу чувственной ревности, так тесно связанной с чувственной страстью. Здесь мы снова видим преемственность обеих эпох Толстовского творчества, с той только разницей, что Левин выгнал Васеньку Весловского из своего дома, потому что он смотрел на беременную Кити нечистыми глазами, а Позднышев убил свою жену, застав ее за ужином со скрипачом Трухачевским.

Я уже сказал, что во второй период своего творчества Толстой не только ставил свои проблемы, но и разрешал их. Тот ответ, который он давал, постепенно становился для него непреложной истиной, и формулировал он ее все проще и точнее. Трагедия его жизни, последний раз потрясающе выраженная во вступлении к посмертному второму отрывку «Нет в мире виноватых», была в том, что он сознавал преступность этой жизни и не мог «освободиться от нее». Поразительно, что за восемь или десять лет до своего «ухода», закончившегося смертью, он в драматических сценах «И свет во тьме светит» изобразил свою собственную семейную трагедию и попытку, правда, не довершенную, героя Николая Ивановича «уйти»: сцена между Николаем Ивановичем и Машей, с переменой лишь имен, могла бы разыграться в Ясной Поляне, в тот темный осенний вечер, когда ее навсегда покинул Толстой.

В ближайшие же годы после кончины Толстого разразилась та гигантская мировая трагедия, от которой еще долгие годы будет оправляться, и которою сейчас отравлен весь мир. В четвертую годовщину смерти Толстого Европа была охвачена пламенем великой войны. Были досужие умы, задававшие себе тогда вопрос: как отнесся бы к ней Толстой, – и даже приходившие к выводу, что против этой войны «за право и свободу против милитаризма», Толстой бы, пожалуй, и не возражал. И точно так же, подобно тяжко больным, которые по всякому поводу говорят о своей болезни, сводя к ней все, что вокруг них совершается, многие, я уверен, займутся сегодня рассуждениями на тему о Толстом и большевизме. А в Советской России постараются цитатами доказать, что автор «Чем люди живы» и «Царство Божие внутри нас» был духовным отцом большевизма, коммунизма и диктатуры пролетариата. Труднее, вероятно, было бы установить духовное родство между Толстым и современными героями красного террора. Но касаться сегодня этих тем было бы кощунством по отношению к памяти великого писателя, и я не пойду по этому пути. Я могу только с глубокой скорбью вызвать в своем воображении то чествование десятилетия, которое сегодня объединило бы всю родину Толстого, и которое сейчас так невозможно, так немыслимо в этой несчастной, запуганной, придавленной, озлобленной России.

Я вспоминаю ежегодные вечера памяти Толстого, устраивавшиеся в Петербурге Литературным Фондом. Вспоминаю внимательную и чуткую аудиторию, в которой была представлена вся Петербургская интеллигенция, публицистика, литература, вспоминаю на эстраде знакомые, популярные фигуры моих друзей, Л. Ф. Пантелеева, С. А. Венгерова, Ф. Д. Батюшкова… Четыре года прошло со времени последнего такого вечера. Ни одного из названных мною лиц нет в живых, другие в изгнании, и лишь немногие продолжают в Советской России влачить скудное и тяжелое существование. И представляется, что прошел долгий, долгий срок, полвека словно легло между тогдашним и сегодняшним днем. Никто из нас не знает, что сейчас делается в Ясной Поляне. Вдова Толстого умерла, любимая дочь его сидит в тюрьме [143] Александра Львовна Толстая (1884–1979), дочь Л. Н. Толстого. В 1920 г. была арестована ВЧК, приговорена к трем годам заключения. Освобождена в 1921 г. , если ее по случаю десятилетия не «амнистировали», не отпустили. И в памяти встают два мрачных стиха Фета: