Александр Королев - Илья Муромец

В отличие от сказителей прошлого исполнители былин 1950-х годов явно тяготились тем, что, по мнению их предшественников, составляло особую прелесть старин — теперь «бесследно исчезли запевы былин; почти не встречаются пространные описания, которыми так богаты классические тексты. Исчезают типические места, наиболее красочные и богатые звучными, хотя и малопонятными словами: сборы богатыря, седлание коня, появление богатыря на почестном пиру и т. д. Исключение представляют пока описание княжеского пира и надпись на камне у трех дорог. Повторения уже не являются излюбленным приемом; напротив, их избегают, а если употребляют, то они отличаются сухостью, скомканностью». {529} Сокращения позволяли исполнителям значительно уменьшить объемы воспроизводимого по просьбе собирателей текста. Твердо передавая содержание надписи на развилке дорог в сюжете о «Трех поездках Ильи Муромца», послевоенные сказители зачастую помнили лишь первую часть былины — первую поездку. Ее исполняли, сохраняя былинный стих, а иногда даже напев. Но дальнейшее излагалось вкратце или вообще было забыто. Любопытно, что сама надпись иногда помещалась уже не на камне, а на придорожном столбе. Больше не увлекали исполнителей и описания поединков богатырей с их противниками. Достаточным казалось сообщить о столкновении Ильи Муромца с Соловьем-разбойником лишь то, что «Илья как ударит его этым лугом, так ён с дуба и полетел». Исчезали из текстов волновавшие сторонников «исторической школы» упоминания «старых» предметов и деталей вооружения. Щит могли назвать «заслоном», а кольчугу — «железной жилеткой». {530} Сообщая о расправе Ильи над Соловьем-разбойником, можно было ограничиться дикой, с точки зрения классического былинного текста, фразой: «Илья его за это убил и выкинул на помойку». Эта «помойка» тоже показательна. Тексты старин, записанных в 1950-х годах, оказались засорены новой лексикой. Конечно, подобные «уродливости стиля» встречались и у исполнителей XIX века, но в условиях деградации былин в Новое время они стали встречаться слишком часто. Поэтому Илья мог теперь попросить отца: «Дай мне коня, и я себя окапирую»; о Сокольнике, разъезжающем по полю, сказитель мог сообщить, что он «практикуется с мечом», а в качестве доводов матери, удерживающей незаконного сына Ильи от опрометчивых поступков, привести фразу: «Тут меня-то ведь с тобой да арестуют же». {531}

Забывая тексты былин, сказители всё чаще обращались к книжным изданиям эпоса, так что собирателям приходилось слышать тексты, в которых переплетались книжное переложение былин и местная устная эпическая традиция или попросту заученные по книге былины. Правда, после истории с Крюковыми исследователи были настороже. Выяснилось, кстати, что к печатным изданиям былин для пополнения своего репертуара отдельные сказители обращались и в XIX веке — тог же И. А. Касьянов, от которого былины записывал еще А. Ф. Гильфердинг. Но во второй половине XX века, по мере распространения всевозможных изданий былин, влияние книжного текста на сказителей стало особенно заметным. В былиноведении поиск возможных книжных источников эпических произведений со временем превратился в важное направление исследований. Характерно, что в одной из послевоенных записей мезенских былин Илья Муромец, стоя на развилке дорог и размышляя, куда ему направиться, вдруг заявляет: «Прочитал я много книг. Мне на поле смерть не написана». {532} Понятно, что в этих условиях даже люди, сохранявшие интерес к былине, предпочитали прочитать «полноценную былину» в книге, нежели «слушать явно ущербные устные былинные тексты в плохом исполнении». {533} А это, в свою очередь, способствовало дальнейшему исчезновению устного исполнения былин и гибели жанра как такового.

Исследования в районах, где когда-то бытовали старины, фольклористы-былиноведы продолжали и в 60-х, и в 70-х, и даже в 80-х годах XX века. Но уже с 1950-х годов дальнейшее развитие образа Ильи Муромца, как и прочих былинных богатырей, происходит не в устном эпосе, а в области искусства и литературы. Илья становится героем романов, действующим лицом пьес, киногероем и анимационным персонажем. Очень большую роль, с точки зрения становления традиций изображения Ильи в искусстве второй половины XX века, сыграл выпущенный на киностудии «Мосфильм» в 1956 году фильм-сказка режиссера Александра Птушко «Илья Муромец», снятый по сценарию Михаила Кочнева. Это был фильм скорее не о былинной Руси, а о проблемах Советской России. В картине причудливо соединились символы и мифы как уходивших времен «культа личности», так и наступавшей «оттепели». Сыгравший Муромца богатырь советского кинематографа Борис Андреев выглядел явно старше Ильи на момент былинного исцеления — это был уже сразу «старый богатырь», которого, несмотря на немощь и возраст, полюбила соседка по улице Василиса (актриса-красавица Нинель Мышкова). Поначалу действие разворачивается в неком городе, называемом Карачарово. На Карачарово нападают воины царя Калина, именуемые в фильме «тугарами» — с одной стороны, это наименование, производное от былинного «Тугарин», а с другой — забавный способ избежать неприличного в условиях советской дружбы народов применения названия «татары». Царем киношных «тугар», имеющих явно азиатские черты, оказывается, как и в былинах. Калин (а не Тугарин, что было бы логичнее). На глазах у пожилого и неподвижно сидящего у окна Ильи (в чью избу кочевники отчего-то не забегают) тугары похищают Василису и принимаются грабить город. Отвлеченные известием о появлении княжеского обоза, они покидают Карачарово и разбивают обоз князя, заставляя боярина Мишаточку (Сергей Мартинсон) стать агентом царя Калина и пообещать извести всех богатырей в Киеве (имя злодея-боярина, возможно, навеяно редкой былиной о Даниле Ловчанине, в одном из вариантов которой героя губит Мишата Лазурьевич). Обратно в Карачарово тугары уже не возвращаются.