Анна Кузнецова: Максим из Кольцовки

— Что ты, то ли еще бывает! — погрубевшим голосом заговорил Спирька и повертел тоненькой, с острым кадыком шеей. Он был настолько худ, что Максим не мог смотреть на него без слез. На нем болтались широкие, сшитые из мешковины штаны и такая же рубаха. Ввалившиеся глаза будто о чем-то спрашивали и ждали ответа…

— Пойдем к нам, — предложил после молчания Максим.

— К тебе идти некогда, пришел я по делу. От Мартыныча. Завтра его в Сибирь угоняют, и я с ним… А тебе он велел передать, чтобы шел в город учиться. У тебя, говорит, талант!

— Кто угоняет? За что? — встрепенулся Максим.

— Не могу я тебе складно, как Мартыныч, все объяснить, — Спирька оглянулся по сторонам и глухо продолжал: — Понимаешь, против царя он, за то, чтобы бедным людям лучше жилось… чтобы не угоняли у них со двора последнюю коровенку за долги…

— Значит, в Сибирь? Уж больно далеко, — всхлипнул Максим.

— Чай, не на том свете, — по-стариковски сжимая губы, невесело усмехнулся Спирька и, задрав голову, сказал: — Прощай, друг, видишь, солнце садится, по холодку бежать хорошо, а до города далеко!

Максим проводил Спирьку до околицы. Постояли немного возле кузницы, на двери которой по-прежнему висел замок.

— Ну, прощай! — повторил еще раз Спирька и пошел по пыльной дороге.

Друг давно уже скрылся, на землю легли вечерние тени, а Максим все еще стоял, и не было у него ни сил, ни желания возвращаться в деревню.

Быстро, очень быстро промелькнули детские радости: крепкая дружба со Спирькой, поездка на ярмарку с Харитоном, редкие, но памятные встречи с Мартынычем. Почему же именно они, самые близкие и дорогие ему люди, вдруг ушли? Почему?..

Некому было ответить на эти вопросы…

Слова Спирьки, что Мартыныча «угоняют в Сибирь», смутили душу мальчика. Максимка, оставшийся в одиночестве, твердо решил выполнить наказ Мартыныча.

Он опять пристал к деду:

— Ну, когда свое решение скажешь?

Дед молча отмахнулся, Насупился и ушел спать на сеновал.

Больше медлить было нельзя.

Завернув в узелок ботинки и праздничную ситцевую рубаху, каравай черного хлеба и уцелевший от церковных заработков гривенник, Максим вышел во двор, постоял возле сеновала, откуда слышался храп деда. От волнения узел несколько раз выпадал из рук, а сердце стучало так громко, что он боялся, как бы оно не разбудило деда.

На небе ярко мерцали звезды, словно манили в неведомую даль.

Вдруг храп прекратился, послышалось:

— Охо-хо-хо!

Максиму захотелось броситься к деду и во всем признаться, попросить благословения, но храп возобновился, и Максим, крепко прижав узел к груди, вышел со двора.

Над головой навис купол безлунного неба. Недалеко от дороги Максим увидел стог сена, присел возле него, потом лег, закинув за голову руки. От острого пряного запаха перехватило дыхание. Он загляделся на яркие звезды, и какое-то необыкновенное спокойствие сошло на него. Максим закрыл глаза и тут же заснул. Проснулся, когда светало. Небо стало прозрачным. Сон подкрепил его, и Максим бодро зашагал по обочине дороги, уже ни о чем не тоскуя и ни о чем не думая.

К обеду следующего дня добрался до Чебоксар. Город стоит на высоком берегу Волги и, словно в зеркало, смотрится в ее воды. Такой большой город он видел впервые. Пристань была людная. Ожидавшие парохода сидели здесь по нескольку дней. Максим залюбовался Волгой: широкая, быстротечная, окаймленная крутыми берегами, она дышала безграничным привольем…

Загудел пароход. Максим встрепенулся, вспомнив, что пришел не рекой любоваться. Ему повезло: через несколько минут на Казань отходил буксирный пароход с пассажирами на барже.

Максим бросился по шаткой, перекинутой с берега на баржу, широкой доске. Пароход, еще раз прогудев, отвалил.

На барже было тесно. Перешагивая через узлы, котомки, канаты, Максим пробрался на корму, к самому борту, откуда были видны и проплывающие зеленые берега, и встречные пароходы. Пристроился возле двух мужиков, сидевших у своих котомок. Один был с седой бородой и очень черными густыми бровями, второй — молодой парень с голубыми глазами, с темными, едва намечающимися усиками. Возле котомок лежала гармонь, новая, с белыми кнопками. Мужики ели длинные перья зеленого лука с хлебом, обильно сдабривая солью.

— Далеко ли, молодец, путь держишь? — спросил старший окающим волжским говорком.

— В Казань, учиться.

— Чему учиться, если не секрет?

— Пению, я в церкви пел.

— Пе-е-ни-ю? — переспросил мужик. — Говоришь, в церкви пел? Тогда пытайся, может быть, в духовную семинарию тебя примут, там хорошими голосами интересуются. А пока прочисть-ка горло лучком, — весело предложил он, протягивая кусок ржаного хлеба и пучок зеленого лука.