Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

Очень пришлось по сердцу Максиму, как на сцене плясали. Вначале танец напоминал деревенскую кадриль, а потом куда тут! Стали крутиться, вертеться, словно бес в ступе. Мужчины со всего размаху падали на колени, а женщины, похожие на облака, так и вились, так и вились вокруг них. Да разве можно усидеть спокойно под такую музыку? Максим незаметно для себя стал притопывать ногами. На него зашикали, а Иван Куприянович усмехнулся:

— Ноги удержать не можешь, сами пляшут?

Что пели на сцене артисты, Максим понимал плохо. Слов он не разбирал, и если бы Иван Куприянович заранее не рассказал ему содержание, то он вообще ничего бы не понял. Только когда паны пришли в избу за Сусаниным, ему вдруг стало страшно. Да, да! Он ясно расслышал слова, они требовали провести их в Москву.

— А, может, Сусанин уговорит их не идти на Москву? — с надеждой мелькнуло у Максима в голове. Но нет, Сусанин решил:

— «Велят идти, повиноваться надо…»

Максим опять сдавил голову руками. Ему хотелось встать и крикнуть Сусанину, предупредить:

— Не ходи! Они убьют тебя!..

После этой сцены Максим понял, какую радость может доставить человеку музыка, игра артистов, умеющих заставить забыть настоящее.

Снова погас свет, раскрылся занавес. Лес… Занесенные снегом ели и медленно падающие снежинки. Максиму показалось даже, что он ощущает стужу, идущую из леса, из знакомого леса, куда он с дедом ездил зимой за дровами. Вспомнилось, как дедушка говорил:

— Ну и леса у нас! Попади чужой человек — не выйдет!

И чудилось Максиму, что это не Сусанин завел врагов в лес, а его дед Михайла.

Вот враги расположились на отдых, а Сусанин запел…

Оркестр играл тихо, и Максим слышал каждое слово, все, что хотел перед смертью высказать Сусанин…

После спектакля пешком плелись домой, денег на конку не было. Иван Куприянович еле шел.

Молчал и Максим. Сусанин своим подвигом перевернул ему душу.

Зима наступила ранняя, злая.

Забастовка давно кончилась, но Максима обратно на завод не взяли. Целые дни теперь он проводил дома или слонялся по городу в тщетных поисках какого-либо заработка. С Иваном Куприяновичем, в каком бы он ни был состоянии, ежедневно занимались постановкой голоса, разучиванием хоров. Учитель часто задумывался над судьбой ученика. Он полюбил Максима за упорный характер, за талант, верил в то, что Максим добьется своего, будет певцом и, может быть, даже большим!

Вызывали опасения лишь прямота Максима и горячий, не терпящий лжи характер. Вспомнилось, как в дни запоя он послал однажды Максима к регенту передать о том, что, мол, заболел, и попросить денег на лекарство. Максим согласился неохотно и сказал, что лучше бы написать обо всем в записке.

— А то на словах, пожалуй, я не сумею так гладко соврать, то бишь, рассказать, — он опустил глаза.

Не помогла и записка. Прочитав ее, регент стал спрашивать, чем Иван Куприянович болен. Максим понес что-то невообразимое, наконец, совсем запутался и замолчал. А регент спросил:

— Поди, врешь ведь все?

— Все вру, — согласился тут же Максим.

Забота об ученике заставила, наконец, Ивана Куприяновича принять решительные меры. Выбрав свободный день, он отправился на квартиру к известному в городе регенту Мореву.

Морев принял Ивана Куприяновича радушно и, едва тот уселся, спросил:

— Никак пить бросил и решил ко мне в хор определиться? Солист нужен, как манна небесная!

Но Иван Куприянович сказал, что пить он не бросил и пришел не в хор поступать, а совсем по другому делу — похлопотать за своего ученика. Рассказал о Максиме, о его необыкновенном голосе с широким и мягким, словно окутанным в бархат, нижним регистром.

— Не пьет еще? — спросил регент и тут же заметил, как вспыхнули щеки певчего.

— Если бы хоть раз заметил его выпивши, своими б руками убил и суда не побоялся!

Иван Куприянович сказал все это так просто и искренне, что не поверить ему было нельзя.

— Так присылай Максима ко мне примерно недельки через две.

В рождественские праздники Иван Куприянович возвращался домой поздно. Приходил пьяный, еле поднимался по лестнице. Добравшись до постели, падал на нее, не раздеваясь.

Максима очень беспокоило, что в лютые морозы его учитель ходит в легком пальтишке. А Иван Куприянович смеялся над его беспокойством и, ударяя себя в широкую грудь, говорил:

— Да меня никакой мороз не возьмет! Видишь? Разве он проберется под такие мышцы?

В день именин Максима Иван Куприянович обещал возвратиться пораньше, хотя и пел на свадьбе у известного миллионщика. Утром Максим получил письмо от дедушки, написанное рукой Никифора. В каждой строчке чувствовался немногословный, сдержанный дед: он не жаловался, но Максим чувствовал, как тяжело ему, старому, живется.