Анна Кузнецова - Максим из Кольцовки

«Братья твои работы в городе не нашли и находятся сейчас все дома, — сообщал дед и советовал: — Так что, если у тебя есть работенка на рыбном заводе, держись за нее крепко». Благодарил за посланные пять рублей и отписывал поклоны от всей семьи душевному человеку Ивану Куприяновичу.

Максим уселся писать ответ. Писал долго, особенно подробно расписывал, как они с Иваном Куприяновичем приедут летом в Кольцовку. Закончив письмо, отнес его на почту, и опять потянулись длинные часы ожидания.

Промерзшее окно совсем потемнело, — певчий все не возвращался. За стеной, у сапожника, часы пробили одиннадцать, потом двенадцать… Максим приоткрыл ситцевую занавеску, в толще намерзшего на стекле льда играли разноцветные искорки. Максим стал развлекать себя мыслями о деревне. Когда пробило два часа ночи, он оделся и вышел на улицу.

От мороза захватило дыхание, защипало в носу. Максим искал Ивана Куприяновича всюду, но его нигде не было. Луна освещала улицы, и казалось, что это она своим голубым сиянием излучает ледяную стужу, замораживает воздух.

Утром он отправился в церковь. Служба еще не начиналась. Обойдя небольшую группу молящихся, Максим прошел прямо к клиросу. Ивана Куприяновича не было. Певчие стояли тесным кружком и о чем-то переговаривались. Один из них, пожилой, с окладистой бородой, взял Максима за рукав, притянул его к себе и, глядя в глаза, спросил:

— Знаешь?

Максим почему-то утвердительно кивнул головой.

— Замерз почти у самых ворот купца!.. Говорят, кататься на тройках поехали… и его для потехи с собой прихватили. Как только выехали со двора, он из саней-то и выпал…

Певчие, видимо, уже не в первый раз слушавшие этот рассказ, тяжело вздыхали. Максим повернулся и, словно слепой, натыкаясь на молящихся, вышел на улицу. Выйдя, опустился на ступеньку паперти, закрыл лицо руками.

«Неужели, — думал он, — бедному человеку и в городе одна только гибель? Вот жил мой отец… Ушел в город и пропал, потом брат тоже, теперь Иван Куприянович! Что же меня ждет? Неужели возвращаться в деревню, пока еще жив?»

Вернувшись с похорон Ивана Куприяновича, Максим увидел на двери замок. Выглянул сосед-сапожник, молча, знаками подозвал Максима и, когда тот вошел в каморку, плотно прикрыл дверь.

— Хозяин с дворником приходили, — тихонько рассказывал сапожник. — Хозяин распорядился твои вещи выбросить и тебя не пускать. Уж мы просили, просили… Говорили, побойся бога, без того парень извелся, а он ни в какую! И так, говорит, за целый месяц за квартиру не плачено. Зверь, а не человек! Да и зверь так бы не поступил! Ты не расстраивайся, вещи у меня оставь, не пропадут, и сам сегодня у меня ночуй, а завтра, может, что и найдешь. Утро вечера мудренее!

Максим внес к сапожнику узелок с одежонкой, одеяло и ноты. Фисгармонию хозяин взял себе за долги.

Утром, свернув одеяло, на котором спал, стараясь не разбудить детей и хозяина, он тихонько вышел в коридор. В последний раз взглянул на дверь своей комнаты и, спустившись с лестницы, вышел на улицу.

Падал мокрый снег. Максим вытащил из кармана обрывок бумаги и прочитал адрес.

Вот и дом регента Морева.

Постояв немного у двери с начищенной медной дощечкой, Максим осторожно позвонил. Открыл худой и высокий малый лет семнадцати, в длинной холщовой рубахе и коротких узких портках.

— Ты кто и откуда? — почесываясь и зевая, спросил он Максима необыкновенно тоненьким голосом.

— Пришел в хор наниматься, а сам я из деревни Кольцовки!

— А, деревня, значит! Это сразу видно, приперся ни свет ни заря! Ну, заходи уж, коли пришел, — заключил он миролюбиво и, пропустив Максима в переднюю, прикрыл дверь.

— Как зовут-то тебя?

— Максим. А тебя как?

— Мокий!

— Ишь ты! Не по-нашему, видно!

— По-аглицки это!

— Ишь ты! — снова удивился Максим.

— Затвердил: ишь ты, ишь ты! Деревня! Русский я, псаломщиков сын. Здесь в хору учеником и жене регента по дому помогаю. Вот в священники выйду, тогда все брошу.

Он схватил Максима за рукав и потянул к стоявшему в углу ящику, покрытому пестрым домотканым половиком.

— Присаживайся!

Усадив гостя, продолжал:

— Сначала священником послужу, а потом в архиереи…

Максим не знал, верить ему или нет:

— Откуда же ты знаешь, что архиереем будешь?

— А голос какой у меня, слышишь? За него-то меня и возвеличат.

Максим подумал, что, действительно, впервые слышит такой голос: тоненький-тоненький. Только он ему что-то не очень нравился.