Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

Лезем за группой Береста. Метр за метром. Пережидаем обстрел. Вот уже бойцы наши, милые ребятки наши, на крыше, на фронтоне. Кричим, чтобы нас ждали. Снимать неудобно. И всё же достаю камеру. Ещё раз проверяю, всё ли хорошо. Не приведи господь промахнуться с экспозицией.

Успокаиваю себя: «Боря, не волнуйся, успокойся, не суетись». Сердце стучит, руки дрожат. Понимаю всем существом своим, что сейчас будет происходить, что я буду делать. Я, Борис Дементьев, избранный волей судьбы и приказом начальства, должен засвидетельствовать всему миру, должен показать, как ставится последняя точка в войне. Понимал, конечно, что миллион людей на земном шаре увидят знамя нашей Великой Победы.

На крыше, на фронтоне, какие-то огромные бронзовые фигуры — короли или рыцари на мощных лошадях. К ним выходят со знаменем бойцы. Снимаю. Замешкались ребята, ищут к чему, куда крепить знамя. Но вот дело пошло — привязывают древко к медному коню. Возятся долго. Мы просим — салютуйте из автоматов. Знамя бьётся на ветру. Светло, полдень. Вертится знакомая всем операторам мысль — повторить всё, сделать дубль для страховки. А может, лучше получится? Из Тиргартена, там скопились немцы, начался миномётный обстрел. Бойцы наши не обращают внимания. Свистят осколки. Меня двинуло об ногу коня взрывной волной. Скорее вниз!

Бойцы не уходят с крыши, смотрят вниз, что-то кричат мне. Я показываю им большой палец правой руки. Ору Мише: «Спускайся!» Прячу камеру в вещмешок, никак не могу надеть лямки мешка. Спускаемся по лестнице, тут наша охрана. Бежим все вместе. Скорее, скорее отсюда! У нас, в наших кинокамерах, в кассетах, бесценное сокровище, мы не имеем права рисковать, попасть под пули отчаявшегося, одичавшего немца. Скорее вниз, в безопасное место.

Я глянул на часы. Четырнадцать часов двадцать пять минут. Шнейдеров записал фамилии бойцов: Егоров, Кантария, командовал ими лейтенант Берест.

Вечером, когда стемнело, все эти ребята прикрепили знамя на разбитый купол рейхстага. Так нам сказали в штабе корпуса.

В этот же день специальным самолётом нашу киноплёнку отправили в Москву. Через неделю вышел фильм «Знамя Победы над рейхстагом водружено». Смонтировал его режиссёр Беляев.

…Потом Шнейдеров снимал в Имперской канцелярии. Снял мёртвого Геббельса, его жену, отравленных детей. Затем мы снимали бой близ зоопарка. В этом самом зоопарке я чуть не погиб, снаряд ухнул неподалёку, меня оземь кинуло. Очнулся, песок выплюнул, объектив камеры протёр, кассету новую вставил — и вперёд.

2 мая Берлин пал. Получаю приказ снять победный салют. Странное зрелище — живой, золотистый дождь фейерверка оседает на чёрные мёртвые развалины центра Берлина.

8 мая — новое задание. Задание особой важности. Днём снимать прилёт союзников и делегацию немецкого командования, а во второй половине дня — подписание акта капитуляции Германии.

Распределили, кто что снимет. Кармен снимает прилёт американцев и англичан, на мою долю — немецкая делегация.

Привезли нас на огромный аэродром Темпельгоф. Долго ждали. Наконец приземляются «дугласы». Три самолёта. Садятся один за другим. Из первого выходят американцы, англичане. Во втором, кажется, были французы.

К ним идут Соколовский, Берзарин. Перед союзниками под марш духового оркестра проходит почётный караул из рослых красноармейцев. Караулом командует смешной толстый коротышка полковник Лебедев. Запомнил его фамилию потому, что он долго гонял свой караул, репетировал, а солдатам это явно было не по душе, и они на перекуре острили: «Лебедев» хочет стать «Орловым».

Садится третий «Дуглас», выходят немцы — им ни музыки, ни караула. Сходят по трапу, идут чётко, ровно, прямые, как палки. Садятся в машину. Мы за ними на «виллисах». Снимаем на ходу. Куда едем, не знаем. Берлинцы стояли на улицах, глядели молча на своих генералов. Приезжаем, ба, да ведь это Карлсхорст. Мы тут жили дня три, на втором этаже.

Трёхэтажный корпус военно-инженерного училища, широкий двор, служебные постройки. Часы показывают полдень. Никто ничего не говорит, где, когда. Собираем группу. Нас шесть операторов: Кармен, Шнейдеров, братья Васильевы, Аренс и я. К нам примкнул один американский оператор.

Фотокорреспонденты своей стайкой держатся. Вижу — Капустянский, Темин, Пушкин, Рюмкин, ещё кто-то, сейчас уже не вспомнить, много американцев с фотокамерами. Вдруг проясняется ситуация: съёмки в столовой, там готовится подписание, туда столы стали носить.