Анатолий Гордиенко - Давно и недавно

…Стали прибывать делегации союзников. Ну, фамилии их руководителей широко известны. Жуков прибыл раньше. Стали согласовывать текст акта капитуляции. Заседали они долго, о чём там говорили, а может, и спорили — не знаю. Помню, как страшно долго тянулось время. Где-то около полуночи все делегации вошли в столовую. Жуков впереди. Киношники зажгли свои фонари, светло стало, празднично. Жуков обратился к представителям союзных войск. Он тут был прямо-таки на коне. Союзники глядели ему в рот.

— Нет ли возражений по тексту? Нет. Знакомилась ли с актом о безоговорочной капитуляции немецкая делегация? Да. Подписывайте.

Ну а потом, как водится, состоялся банкет. Пели, плясали, Жуков «барыню» сплясал. Снимать и фотографировать запретили. Иностранные корреспонденты пошумели-пошумели, а потом выпили и успокоились. Им тоже столы накрыли, они всё, что плохо лежало, тащили на память: ручки, пресс-папье, вилки, ложки…

…Через пару дней получаю новое задание Берзарина — найти более достойное здание для нашей главной военной комендатуры. Отыскали его мои ребята-разведчики тоже не в центре Берлина. Здание большое и не одно. Как мне кажется, это был какой-то ветеринарный институт или зоологический. При нём и музей находился: скелеты, банки, склянки с заспиртованными органами. Ну, мы это убрали, конечно, получился шикарный банкетный зал. Занялись обустройством, переделкой. Берзарину зал понравился. Он мне ещё накануне сказал: сделай банкетный зал, через неделю мне надлежит большой приём устроить для союзников. Сказано — сделано, приказано — выполнено. Зал получился что надо, Берзарин долго руку мне тряс.

Наступил день приёма высоких гостей. На столах — армянский коньяк, шампанское из Крыма, икра чёрная, красная, балыки. Первый тост, как водится, за Сталина, потом за союзников. Произносят тосты американцы, англичане, французы. Бубнят переводчики, звенят бокалы, смех, веселье. Выпили за здоровье Николая Эрастовича.

Я сидел с краю стола, следил, чтобы официанты справно бегали. Выступает американский генерал, тоже по инженерной части. Благодарит за чудесный ужин, за икру, за шампанское, улыбается Берзарину и спрашивает у него, кто сделал такой прекрасный ремонт зала, кто организовал такой банкет. Берзарин показал на меня, американец предлагает выпить за моё здоровье. Выпили. Объявили перекур. Официанты бродят, как положено, с подносами: сигары, папиросы «Герцеговина флор», любимые папиросы товарища Сталина. Как сказали американцам про это, стали горстями хватать на память. Разносят сладкую крымскую мадеру. Я верчу головой, поглядываю, всё ли хорошо, все ли довольны. Порядок в инженерных и хозяйственных войсках!

Тут подходит с переводчиком тот американец, коллега, что тост за меня предложил, руку жмёт.

— Хочу лично с вами выпить, мой генерал.

Это у них так принято — «мой генерал». Шиш вам, я — советский генерал, и всё тут. Выпили с ним мадеры, а я страсть как не люблю сладкого пойла, из вин я больше нашу русскую водочку предпочитаю. Не подаю вида, что противное винцо, а американец продолжает:

— Превосходно, великолепно. Особенно впечатляет отделка стен карельской берёзой.

Ещё бы! Конечно, впечатляет, только дурак круглый мог не заметить такую роскошь, такие стены, такие панели из драгоценнейшего дерева.

— Великолепно, — снова повторяет за генералом переводчик. — Сказочно. Дорогая отделка. Откуда такая, мой генерал?

Ну, я стал рассказывать, что у нас на севере Советского Союза такого добра хватает. В Карелии растёт именно такая берёза, потому и называют её карельской. Говорил я складно, американец улыбается, потом подвинул свой бокал к моему.

— Пью ваше здоровье, мой генерал, — они так выражаются: «пью ваше здоровье». И далее говорит:

— Вы, генерал, не только отличный хозяйственник, вы ещё и толковый дипломат. Я знаю, откуда эти панели. Мы опоздали всего на один час. Когда мои бравые ребята ранним утром подъехали к Имперской канцелярии, ваши машины, груженные вот этими самыми панелями диковинной берёзы, как раз отъезжали от неё. Ещё глоток мадеры, мой генерал. Великолепное вино…

Кто-то из мудрых сказал — всё дело в том, сколько в единицу времени делаешь добра. Много доброго сделано было в нашем городе в канун 9 мая 1995 года. Радовалось сердце, когда я глядел на старых солдат, помолодевших, похорошевших от нашей всеобщей заботы, от тепла нашего. А как славно было бы весь этот 1995 год сделать особенным, годом любви и внимания к ветеранам…