Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

Только она захлопнула за собой дверь, как старая мысль обожгла меня: а как же дядя Денис? Небось он ждет меня не дождется.

Я посмотрел на Саньку и понял, что оставлять его одного опасно: он выпадет из зыбки.

Санька между тем все больше и больше разгуливался, хватался руками за края и поднимался с сопением на колени, стараясь вылезти вон.

— Куда лезешь? — крикнул я ему строго.

Санька засмеялся.

— Куда тебя некошной несет? — еще строже спросил я его.

Увидев во мне что-то смешное, Санька захохотал.

— Погоди! — пообещал я и тут же пожалел его.

Его широкий рот и редкие зубы, все худенькое тельце, устремленное ко мне, говорили о том, что он верит мне и надеется, и это разоружило меня. Я начал его качать, оттягивая зыбку до пола и подбрасывая ее до потолка. Санька визжал от страха и восторга, но спать не собирался.

Желание убежать к Денису было сильнее меня. Я рвался в выборе решения до тех пор, пока не придумал. Я быстро отрезал горбушку хлеба, прожевал ее, в получившейся жевке размешал щепотку маковых зерен, которые нашел за иконой. Положил все это в рожок, сунул Саньке в рот дойку и заставил его сосать.

Вскоре Санька уснул. Колебаний никаких не было: меня неудержимо тянуло к Денису, и я выскочил из избы.

Я летел к нему, будто за спиной выросли крылья. Слова Дениса: «Больно ты на мать свою похож» — колотились в моей груди. Так хотелось, чтобы кто-нибудь говорил мне такие нежные и добрые слова. Я бежал, не обращая внимания на тявканье собак и оклики ребятишек, которые как из-под земли вырастали на пути.

Но вот и дом Дениса. Я прыгаю по ступенькам крыльца, открываю сени, бегу по гладким половицам, скользя и падая, и с шумом открываю дверь в избу. Мне уже невозможно остановиться. Я тщательно закрываю дверь и радостно кричу с порога: «Здорово живете!», — ожидая, что Денис ответит: «Здорово, кум, заходи, поговорим».

Но вместо Дениса меня встречает Аксинья, его жена. Она спрашивает в упор:

— Ну, че пришел?

Я чувствую себя так, будто попал в западню. Я знаю, что Аксинья — баба вздорная и злая, и потому боюсь раскрыть секрет. Не говорю, что меня звал Денис. Это было бы предательство. Поэтому я будто ни в чем не бывало отвечаю Аксинье:

— А меня мама за солью прислала. Попроси, говорит, у тетки Аксиньи.

Но Аксинья не настроена разговаривать со мной.

— Какую ей еще соль? Мало она насолила? — кричит она на меня. — Пусть подолом меньше трясет перед чужими мужиками! Своего-то отпустила. Говорят, бабу в городе завел. Так за чужими сичас?

Я пячусь назад, нащупываю скобу и, быстро открыв дверь, выскакиваю в сени.

Но недаром говорят, что случай тому служит, кто чего-нибудь уж очень сильно хочет. Не успел я добежать до нашего дома, как увидел Дениса. Он шел по концу деревни. Его прямая, высокая фигура виднелась издалека. Уж его-то я не спутал бы ни с кем. Я подумал, что он идет к Житовым — это они жили в самом конце деревни. Но вот он прошел мимо их двора, свернул влево на дорогу, ведущую к Пуге, и исчез. Я растерянно стоял, не зная, что предпринять, и в это время услышал, как голосит Санька.

Я влетел в избу, ощупью пробрался к зыбке и вытащил брата. Он дрожал от страха и холода и время от времени устало всхлипывал. Я прижал его к себе, стараясь успокоить, и поднялся с ним на полати. Оказавшись рядом со мной, Санька притих. Я согрел его своим телом, и так, обнявшись, мы с ним и уснули.

Проснулся я от света луны. Было тревожно и страшно. «Где мама? — подумал я. — Не случилось ли с ней чего-нибудь?»

Я освободился от объятий Саньки, перелез через спящую на печи бабушку и спустился в избу. Осторожно, чтобы не разбудить никого, приоткрыл дверь и хотел было юркнуть в темноту ночи, но неожиданно что-то загрохотало, закричали, закудахтали испуганно куры, и к моим ногам скатилось со ступенек пустое ведро.

— Кого там еще носит? — крикнула бабушка, и я замер.

Выждал, когда снова затихло, а бабка Парашкева захрапела, и осторожно поднялся на полати.

Санька снова обнял меня, что-то пролепетал, и мы провалились с ним и полетели, обнявшись, и сквозь сон я слышал, как на улице кто-то говорит и поет. И когда мне стало хорошо-хорошо и невыносимо сладко, мама вышла откуда-то сияющая и легкая. Она будто вылетела из тьмы, я увидел ее глаза и понял, что она кого-то ищет, озираясь по сторонам. А на улице кто-то пропел явственно и чисто:

Я легко поднялся и полетел навстречу маме. Когда она снова посмотрела вокруг, спросил ее: