«Ну, братки, ждите этот подарок в гости», — подумал я.
Пидор был чистенький, ухоженный, полненький, лысенький и весьма противный, как, впрочем, любой программный пидор. Тюрьма — рай для подобной публики.
31 января. В автозаке в кромешной мгле привиделось нечто, чернее мглы. Я похлопал глазами и подумал, что, наверное, опять «фазанул» и поймал мимолетный сон. Нет. Мгла была. Мгла во мгле явно присутствовала. И даже еще чем-то поблескивала. Глаза привыкли к темноте, и рядом со мной обнаружился негр. «Его-то как сюда занесло?» — подумал я. Мои мысли прервало веселое ржание.
— И поедет он в Мордовию собирать вечнозеленые помидоры. Это ему не бананы у себя в Африке трескать. Что, «рубероид», статья, поди, 228 (наркотики)?
— Да, — несколько удивился негр.
— О! — обрадовался голос. — Точно в Мордовию. Куда же еще. И, конечно, мусора-пидарасы подбросили?
— Да, — опять удивился негр.
— Килограмм поди или больше?
Негр от этих слов даже расстроился.
— Как можно подбросить килограмм? — недоумевал он. — Всего один грамм.
— Еще как можно, — радовался голос. — У нас одному таджику пятнадцать подбросили, прям в штаны. Они аж у него сползли. Вот по этой причине его и взяли.
Автозак качнуло, дернуло. Противно заскрипел карданный вал. Тронулись. Невыносимость бытия продолжалась.
После поездки по централу опухло колено. То ли я его ударил и не заметил, или вывихнул, или потянул — неважно. Опухло сильно, записался я к врачу.
— Что у вас?
— Вот колено.
— А что было?
Объяснил. Врач, белая мышь, ростом с сидячую собаку, женская особь, на плечах — две маленькие звезды, лейтенант, догадался я, предложила:
— Попробуйте аспирин.
— Пробовал, доктор, и соду тоже пробовал.
— Ага, — сказала доктор, полезла в шкаф, порылась там и выудила нечто в фольге.
— Вот, — торжественно объявила она. — Свечи.
— Довольно странный, доктор, у вас подход к лечению колена. Я понимаю, колено — орган тонкий и начинать нужно издалека.
— Не хочешь, не надо, — жестко закончила докторша медосмотр.
Свечи я взял и подумал, что у нас в России, и в тюрьме в особенности, все делается через жопу, даже лечение колена. Раз так, глядишь, поможет. Не помогло.
Чесотка — это такая назойливая дрянь, совершенно непонятная цивилизованному человеку. Чесотка — это клещ, а он, говорят, заводится от грязи. Верю. Сначала зачесался бок, вскочил волдырь. Я схватил «универсальную» «блатную» («блатную» потому, что затаскивалась она через «ноги») синтомициновую мазь и использовал. Вроде полегчало. Однако в паху, пардон, прямо на яйцах и, ужас, прямо на детородном члене зачесалось тоже. Когда дело касается паха, это всегда смущает, и до последнего момента не расстаешься с надеждой, что чешешься от нервов или, может, клоп укусил, в общем, пройдет само.
Не проходило. Чесалось так, что терпеть было невозможно. Я человек терпеливый, но иногда не сдерживался и буквально раздирал себя, получая от этого, как ни странно, какое-то мазохистское удовольствие. Пока я бесцельно убивал тюбик «вольнячей» мази, чесотка распространилась на руки, плечи, пах, ноги. Ужас!
— Это от нервов. И явно затухает, — радостно сообщил мне доктор. Не затухло.
Помог не доктор, все же не зря их в системе называют «лепилы», помогла «бензолка». Занял процесс излечения две недели.
Конвойные на суде были в полном смысле профессионалы высокого класса. Некоторые умудрялись спать, стоя с открытыми глазами. Смотрит такой в твою сторону, и не подумаешь никогда, что он спит. Однако умудрялись.
Хорошо, мы сидим здесь по принуждению, а работники системы же здесь добровольно. Четвертую часть жизни сидят с нами, в тех же стенах, зачастую питаясь той же баландой и живя теми же интересами. Если мужик в России живет в среднем 65 лет, то, получается, 16 лет в крытой системе! Это же каким неудачником и неумехой нужно быть, чтобы не найти другую работу.
— Заходите, ребята, — вежливо и даже ласково просил конвойный прапорщик.
Зеки выбрались из автозака и должны были покинуть дворик и пройти в здание тюрьмы.
— Старшой, мы подышим воздухом, а?!
— Заходите ребята, меня же выебут.
— Да ну! Как это можно выебать целого прапорщика?
— Еще как можно!
1 февраля. Радио «Шансон» сутками каждой своей второй песней убеждает, что придется сидеть. И сидеть придется долго.
Из воспоминаний Р. Ждамилева. То, что я увидел в 1972-м и тем более в 1980 году, — это просто страшно. Ввели массу ограничений — в письмах, посылках, свиданиях, деньгах. Очень ужесточили режим. Лагерь внутри разгородили на локальные зоны («локалки») заборами по восемь метров высотой, сами заборы металлические, решетчатые, тюрьма в тюрьме. Внутри колонии запретили общаться друг с другом. И это все давит на человека. Он озлоблен на государство, на общество. Зачем его так озлобляют? Сидит какой-то идиот, я не знаю кто, но не человек — это оборотень какой-то, какое-то существо — и из пальца высасывает все новые порядки, удушающие человеческие понятия. Понятия в человеке выжигают, все условия создают для того, чтобы человек прекратил себя понимать, себя уважать, чтобы у него не было самолюбия, чести, достоинства — ничего.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу