Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Завершающая строфа как бы сводит все взгляды , которыми наполнено стихотворение, в одной точке, точнее — задает им одно направление за счет четырежды повторенного указательного местоимения «там», которое создает еле уловимую странность, поскольку сочетается с множественным числом («есть города»):

Лев Лосев замечает, что Бродский в своем описании городов ошибается «в две стороны», поскольку насчитывается девять мостов через Арно в современной Флоренции и семь в Петербурге [384] Loseff L. Brodsky in Florence // Firenze e San Pietroburgo: Due culture si confrontano e dialogano tra loro: Atti del Convegno (Firenze, 18_19 giugno 2003). Firenze, 2003. C. 123. .

Но на этот образ можно посмотреть и по-другому. Если не считать Финляндский железнодорожный, который мало кто из жителей города вспоминает, перечисляя мосты (забывает о нем при подсчете и сам Лосев), то в детстве и юности Бродского через русло Большой Невы действительно было переброшено шесть мостов (Лейтенанта Шмидта, Дворцовый, Кировский, Литейный, Охтинский, Володарский) — мост Александра Невского был закончен и открыт в ноябре 1965 года (соответственно его не видела и Ахматова, уехавшая в Москву в октябре и уже не вернувшаяся в Ленинград).

Что касается мостов Флоренции, то во времена Данте в городе было четыре моста, в наше время — девять. Если посмотреть на цифру «6» с другой стороны, как бы из ситуации изгнания, она превращается в цифру «9». Это предположение выглядело бы фантастическим, если бы не была известна любовь Бродского к различным операциям с цифрами, включая мысленный поворот, и стихотворение не строилось бы как сумма разнонаправленных взглядов. Такое мысленное вращение знаков есть, например, в стихотворении «Тритон»: «При расшифровке „вода“, / обнажив свою суть, /даст в профиль или в анфас / „бесконечность-о-да“» . Буква «в» трансформируется сначала в цифру «8», затем, с поворотом (на 90 градусов — от «профиля» к «анфасу»), в знак бесконечности.

Число шесть, кстати, хорошо вписывается и в числовой код стихотворения, являясь произведением двойки и тройки, снимая противоречие четного и нечетного и объединяя построенные на этом противопоставлении образы Флоренции и Ленинграда/Петербурга.

Стихотворение, начавшееся с дверей, заканчивается также естественным образом — уходом. Правда, последние две строки грамматически неоднозначны, давая возможность двойного прочтения: убыл человек или убыл язык?

Убывающий язык напоминает нам пассаж из знаменитой проповеди Джона Донна — с уходом каждого колокольный звон (который можно услышать в повторяющейся анафоре там-там-там-там ) «оплакивает уход из мира частицы нас самих» [385] Донн Д. По ком звонит колокол. М.: Энигма, 2004. . То же самое можно сказать и о языке — с уходом поэта он убывает.

Применительно к человеку глагол «убыл» звучит официально-бюрократически, подчеркивая, если можно так выразиться, административные аспекты изгнания поэта — любого поэта, но за этим виден мощный образ поэта как средства существования языка. «Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом — то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка» [386] Бродский И. А. Сочинения Иосифа Бродского. Т. 6. C. 53. .

Язык, на котором говорит толпа, «осаждая трамвайный угол» — язык, созданный поэтом. Эта фраза могла бы звучать крайне нескромно, если бы Бродский говорил в «Декабре во Флоренции» только о себе. Но речь идет и о Данте, Мандельштаме, Ахматовой — о поэтах, научивших народ новому языку, точнее, служащих медиумом языка.

Стихотворение завершает сборник «Часть речи», в котором соединяются стихи ленинградского периода со стихами, написанными после отъезда. Тем самым оно как бы демонстрирует завершенность перехода, адаптацию на другой почве и возможность писать стихи даже в отрыве от родной языковой среды — сомнения в этом были одним из кошмаров Бродского в первые годы после приезда [387] См. подробнее: Ахапкин Д. Н. В кругу другого языка: об одном эпизоде из переписки Иосифа Бродского и Чеслава Милоша // Пограничье как духовный опыт: Чеслав Милош, Иосиф Бродский, Томас Венцлова: Материалы Международной конференции. СПб.: Польский институт в Санкт-Петербурге, 2016. .