Денис Ахапкин - Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Кроме степени одиночества Ахматова могла заметить в «Шествии» и некоторые переклички с «Поэмой без героя». Н. Г. Медведева обращает внимание на предупреждение от автора в первой главе поэмы Бродского:

С ее точки зрения, с которой сложно не согласиться, эта реплика звучит «подчеркнуто полемически». «Бродский также использует своеобразный „минус-прием“; но если ахматовская „шкатулка“ скрывает отсутствующего героя, то у Бродского, наоборот, зашифровано его присутствие» [175] Медведева Н. Г. «Портрет трагедии»: Очерки поэзии Иосифа Бродского: Учеб. пособие для студентов филол. фак. Ижевск: Удмурт. гос. ун-т, 2001. C. 17. . Указывает Медведева и на прямые цитаты, например, «из пепла убывающей любови» в «Шествии» и « И убывающей любови / Звезда восходит для меня» в «Поэме без героя».

Конечно, эти цитаты сами по себе не говорят о сходстве поэтических систем. Это просто неизбежное следствие регулярных встреч с таким поэтом, как Ахматова, чтения стихов и разговоров о них. Бродскому удалось переломить поверхностное влияние, усвоив некоторые глубинные, но принципиальные элементы ахматовской поэтики и сплавив их с собственными языковыми интуициями, цветаевской парадоксалистской интонацией и сдержанностью англо-американской поэзии.

Отзывы о «Госте» и «Шествии» не особенно отличались от того, что Ахматова обычно говорила другим поэтам. Анатолий Найман вспоминает: «Если в том, что она прочла, было описание пейзажа, Ахматова говорила: „В ваших стихах есть чувство природы“. Если встречался диалог — „Мне нравится, когда в стихи вводят прямую речь“. Если стихи без рифм — „Белые стихи писать труднее, чем в рифму“. Тот, кто после этого просил посмотреть „несколько новых стихотворений“, мог услышать: „Это очень ваше“. И наконец, в запасе всегда было универсальное: „В ваших стихах слова стоят на своих местах“» [176] Найман А. Г. Рассказы о Анне Ахматовой. C. 24. .

Но вскоре тональность ее отзывов на стихи Бродского изменилась — примерно к началу 1963 года формируется его узнаваемый поэтический стиль, и стихи приобретают совершенно иные качества. От юношеской романтической лирики, замешанной на советской поэзии 1920–1930-х годов с сильным влиянием старших современников и поэтов того же поколения — Слуцкого, Красовицкого, Рейна, — не остается почти ничего.

Как пишет Дмитрий Лакербай, автор лучшей работы о поэтике раннего Бродского, «осознать изменения, происходящие в поэзии Бродского в 1962–1963 годах, проще всего на примере стихотворения, как будто специально созданного для этой цели» [177] Лакербай Д. Л. Ранний Бродский: поэтика и судьба. C. 81. . Это стихотворение «Я обнял эти плечи и взглянул…», которое действительно маркирует смену поэтических ориентиров и появление нового приема, который будет характерен для Бродского на протяжении всего творчества — игры с точками зрения, когда разнонаправленные взгляды дают различные перспективы, а пересечение этих перспектив создает сложную стереоскопическую картину — можно вспомнить «Осенний крик ястреба», «Декабрь во Флоренции» или «На выставке Карла Вейлинка».

В 1919 году Сергей Рафалович писал о стихах Ахматовой: «Если бы можно было себе представить такую пьесу, где обстановка, декорация, бутафория были бы самыми настоящими действующими лицами, совершенно равноправными людям, изображенным в ней, то она точнейшим образом соответствовала бы ахматовским стихотворениям» [178] Ахматова А. А. Десятые годы. C. 223. . Именно такую пьесу представляет собой стихотворение Бродского «Я обнял эти плечи и взглянул…». Вот его начало:

В этом тексте «вещи образуют особый тип высказывания, своего рода предложение, из которого только и становится понятным окончательный смысл всей ситуации» [179] Суханов В. А. Принципы создания художественной реальности в поэзии И. Бродского 1960-х годов («Я обнял эти плечи и взглянул…») // Вестник ТГПУ. 2004. № 3. C. 101. . Бродского неоднократно упрекали в отсутствии лиризма, бесчувственности и холодном расчете, приводя в пример это стихотворение, но, по сути, перед нами не отсутствие лиризма, а доведенный до своего логического предела ахматовский лиризм «Белой стаи» и «Подорожника», явственный во многих его текстах второй половины шестидесятых — начала семидесятых — от «Все чуждо в доме новому жильцу…» до «Натюрморта».