Леонид Борткевич - «Песняры» и Ольга

— Ленечка, — говорит, — не мешай, давай позже поговорим.

Тут я понял — это был не Толик. Ох, как неудобно все получилось!

Поднялся я к себе и размышляю: «Позвонят еще раз или нет?» Снова звонок. Это уже звонил Даник, мой хороший друг, который работал в постановочной группе «Песняров». Он говорит:

— Тебе Мулявин звонил, хочет тебя прослушать. Приходи завтра утром, он будет ждать.

На следующий день провожали меня всей оркестровкой. Пошел я к Володе Мулявину домой (а жил он тогда в том доме, где находится кинотеатр «Центральный», на последнем этаже). Меня встретила Лида Кармальская — его первая жена. Володя еще спал. Лида отправилась его будить:

— Вставай, к тебе мальчик какой-то пришел, наверно, на прослушивание.

— Я не пришел, меня пригласили, — поправил я ее С гордостью поправил.

Володя встал, протер глаза, накинул рубашку и говорит мне:

— Бери гитару и пой.

А я ведь тоже не лыком шит, потому отвечаю:

— Я и на гитаре не очень хорошо играю, да и не место здесь. Тут консерватория рядом, может быть, вы там меня послушаете.

А для меня консерватория уже была как дом родной. Там в музыкальных классах была хорошая акустика и рояль стоял, чтобы распеваться.

— Пошли, — сказал Мулявин.

Приходим мы в один из классов, и я начинаю ему показывать все, что умею. Распелся во весь голос. Спел песню «Ах ты степь широкая» из репертуара Лемешева. Мулявин послушал и наиграл мне песню «Белая Русь ты моя». Написал текст на газетке:

— Спой, но так, чтобы слиться со мной.

Я один раз послушал и сразу сфотографировал его манеру исполнения. И мы идеально слились в великолепный унисон.

— Боже мой, — сказал Володя, — сколько я вокалистов профессиональных перепробовал, а тут такая находка. Завтра приходи на репетицию в филармонию.

— Но я же работаю, — говорю я.

— Где?

— В «Белгипросельстрое» архитектором.

На следующий день стою на работе с утра за своим кульманом. Все как обычно, вчерашние события кажутся какими-то нереальными. Подымаю голову, смотрю — мулявинские усы мелькнули. Все вокруг сразу его узнали. Мулявин подошел к начальнику нашего отдела и стал о чем-то с ним разговаривать. Я сразу понял — по мою душу. Зовут меня. И наш начальник говорит:

— Ну что, Леонид, за тобой пришли очень известные люди, хотят тебя забрать. Ты как, свою работу сделал?

— Да.

— Ну тогда иди.

Я ушел. И в «Белгипросельстрой» больше никогда не возвращался.

Сейчас, когда прошло уже столько лет, имеет смысл напомнить читателям, что представлял собой советский «культурный ландшафт» конца шестидесятых-начала семидесятых… Только что разгромлена «Пражская весна», идет «закручивание гаек» в области идеологии, а искусство — составная часть этой идеологии.

Исчез КВН — единственный живой росток на советском телевидении. Прекращено проведение джазовых фестивалей, в течение нескольких лет до этого проходивших ежегодно. Разогнан коллектив мирового класса — Концертный эстрадный оркестр телевидения и радио под управлением Вадима Людвиковского, вместо него организован Ансамбль советской песни. Из страны начали уезжать музыканты и певцы не только академические, но и эстрадные: Эмиль Горовец, Лариса Мондрус, Аида Ведищева, Леонид Бергер, Вилли Токарев, Михаил Шуфутинский. Очень актуальным и отражающим обстановку был популярный анекдот тех лет:

«— Что такое малый камерный оркестр? — Это большой симфонический оркестр после гастролей на Западе».

На эстраде царили несколько исполнителей, певших, в зависимости от типа голоса и амплуа, «гражданские» либо «лирические» песни советских композиторов. Идейная выверенность и тех и других песен обеспечивалась целым арсеналом средств, от комиссий Союза композиторов и концертных организаций до государственного цензурного органа — Главлита. Существовали уже несколько вокально-инструментальных ансамблей, с которыми власти вынуждены были мириться из-за «их популярности среди молодежи, но «проверенность» их репертуара контролировалась самым жестким образом. Исполнение песен зарубежных авторов допускалось, но изредка и только в переводе на русский язык.

Творчество молодых талантливых исполнителей и авторов подвергалось унизительным разносам: Юрия Антонова тогдашние газеты обличали в «незрелости и безыдейности», а Валерия Ободзинского — в «манерности и подражании Западу». Эти обвинения, в особенности насчет подражания Западу, автоматически отодвигали исполнителей на задворки. И если Антонов оказался более склонным к компромиссам и одновременно более целеустремленным и уже к середине семидесятых прочно завоевал место на эстраде, то судьба Ободзинского, как личная, так и творческая, оказалась трагичной.