Борис Наумов - А почему бы и нет

— Ради бога, ребята, переходите. Нам будет веселее.

Так, новгородская компания продолжала свой увеселительный путь в одном вагоне. Честно сказать, пароходная, двухнедельная жизнь нас сдружила. Казалось, что мы всю жизнь были вместе, никаких тайн у нас не оставалось, и в дальнейшем наши жизненные пути будут совместными, или, по крайней мере, параллельными.

По инерции после пароходной жизни и вагонное наше существование было прелестным и запоминающимся. Пассажиров в первые двое суток езды, в вагоне было мало, практически, весь наш плацкартный вагон был в нашем распоряжении. Даже проводница, которая приняла нас к себе, присоединилась к нашему обществу и почти всё время была в нашей компании. Я не могу сказать, что здесь мы вели себя так же безобразно, как в твиндеке на пароходе, всё-таки условия здесь менее демократичны, чем там, но, при всём этом, мы были дружны, беззаботны, веселы и не чувствовали проходящего времени и, пробегающих мимо окон, километров.

Расставание было грустным, слезливым и очень, как мне показалось, нежелательным, для Любы. Я выходил раньше её и уже вынес на перрон свой чемодан. Она стояла в тамбуре, вытирая слёзы на щеках. Когда паровоз дал прощальный гудок отправления, Люба, вдруг исчезла из тамбура и через минуту появилась снова со своим чемоданом в руках. Она бросила чемодан на перрон, когда поезд уже тронулся, и сама соскочила с подножки. Поезд медленно набирал скорость, я пытался догнать его с Любиным чемоданом в руках. Она не спеша шла за поездом и кричала мне:

— Оставь мой чемодан. Я остаюсь с тобой.

Я догнал свой вагон и вбросил чемодан на площадку тамбура, где стояла наша проводница.

— Что ты делаешь? — нервно спросила она меня, — Люба вон, где осталась, она уже не успеет догнать вагон.

— Стоп кран, стоп кран сорви, — просил я проводницу, — Люба не может здесь остаться — я через десять дней уеду обратно.

Проводница поняла меня и, рискуя своей репутацией, а может быть, и работой, рванула ручку стоп крана.

Мы с трудом впихнули упирающуюся Любу в тамбур, который проводница тут же закрыла. Поезд снова тронулся с места, а я шёл за ним, махая рукой удаляющейся, заплаканной Любе.

Я приехал домой, к родным — к маме, папе и любимым младшим братишкам Лёше и Вовочке. Я приехал неожиданно и, как гром среди ясного неба свалился к ним перед самым Новым годом. Опять вокруг меня слёзы и объятья, только теперь уж они с привкусом счастья. С отпуском мне повезло вдвойне: во-первых, он был неожиданный, во-вторых, считаясь десятидневным, а я мог его увеличить на несколько дней за счёт трудности правильного расчёта длительности дороги. Кроме всего прочего, можно бы к плюсам добавить и совпадение отпуска с Новым годом. Вот, понимая всё, только что перечисленное, я с чистой совестью, позволил себе сделать свой отпуск немного больше, чем было мне предписано командованием части.

Дома было много разговоров о моей службе, о трудностях, которые, якобы, встречались мне в суровых условиях Севера. Мама, да и папа тоже, не очень чётко представляли себе, что такое Чукотка, и где она находится. Но младшие мои братишки, особенно Лёша, уже кое-что знали об этом и своими вопросами возбуждали тревогу у родителей за моё военное существование. Естественно, я не только не рассказывал им о каких-то трудностях, а, наоборот, старался всё представить в облегчённом варианте.

Дни пролетали с молниеносной быстротой, и я, не только не успевал встретиться с друзьями, но и не всегда мог узнать о том, кто здесь, на родине есть, и кто, чем занимается. Мне не хотелось прерывать отпуск и снова отъезжать в суровые края — тепло родного дома расслабляет волю, лишает уверенности в нужности и правильности дальнейших действий.

Только двенадцатого января я смог собрать свой чемодан, небольшие семейные, мамины, подарки, а, главное, волю, и попрощаться со всеми, кто захотел меня проводить.

Обратный путь у меня немного отличался от дороги сюда, в родные края. Я поездом должен ехать до Хабаровска, а оттуда самолётом — до самого Провидения. Как хорошо сказано: поезд — прямой до Хабаровска, а дальше — опять прямо самолётом до конечного пункта.

Хочется опять повторить поговорку — не всё так делается, как думается.

Я сидел в вагоне, перебирая в мыслях всё хорошее, что было у меня в дороге и на отдыхе в родных пенатах. На душе было как-то пасмурно, одиноко, тоскливо. Дорожные дни тянулись долго и уныло. Смотреть на пробегающие станции и полустанки, заснеженные поля и леса надело. Я нехотя, где-то в районе города Омска, встал и побрёл в вагон-ресторан. Мне нравилось сидеть за столиком в ресторане, не спеша попивать холодное пиво и смотреть на, проплывающие мимо, зимние пейзажи. Мысли в голове заторможенные, успокаивающие. Вот в такой обстановке и с таким нейтральным настроением проезжал я таёжные просторы, пересекал сибирские реки.