Лев Зильбер: Воспоминания

— Лев Александрович! Ты как сюда попал?

Оказалось, это врачи 8-го врачебно-питательного поезда (так, кажется, он назывался) и санитарного поезда, попавшие в плен вместе со своими составами, идут, как они сказали, «представляться новому начальству». Среди них оказался и мой товарищ по медицинскому факультету, кончивший вместе со мной. К сожалению, я забыл его фамилию и буду называть его Нестеровым. Он был главным врачом санитарного поезда. Генеральского вида человек оказался инспектором Красного Креста, только вчера прибывшим в Балашов для ревизии врачебно-питательного поезда. Они предложили мне присоединиться к их группе.

У меня, однако, были другие планы. Я помнил о том, что, по словам Михайлова, к Балашову должна подойти наша бригада, и надеялся ее дождаться. Если этого не случится, я думал о возможности как-нибудь прорваться к своим, полагая, что белых остановят где-либо недалеко от Балашова. Но необходимо было скрыться хотя бы на несколько дней и скрыть сестер.

Мы немного отстали с Нестеровым от всей группы, и я попросил его взять к себе в поезд моих медсестер, зачислив их приказом задним числом и под другими фамилиями, а также взять в поезд лекпомов и санитаров.

Я мало знал Нестерова в студенческие годы, не больше чем большинство сокурсников. Но дух товарищества был тогда столь крепким, что мысль о том, что он может предать нас белым, даже не шевельнулась у меня в мозгу. И я не ошибся. Он только спросил:

— А они у тебя действительно сестры?

— Да, конечно, но, понимаешь, они же ны наших командиров, и это может осложнить их положение.

— Ну, а что же ты решаешь делать?

— Я подожду, может быть, ты дашь мне возможность остаться на пару дней в твоем поезде в вагоне с ранеными.

Нестеров промолчал.

— Без регистрации, с завтрашнего дня, ты можешь и не знать об этом.

— Ладно, но если что обнаружится, я ничего не знаю.

— Спасибо.

На ходу пожал ему руку и пошел в свою теплушку.

Уже смеркалось. На станции появилось много пьяных солдат. Оказалось, что белые захватили цистерну со спиртом (а может быть, наши ее нарочно оставили), и началось повальное пьянство. Но нам это было на руку. Мои лекпомы нацепили на фуражки белые тряпочки, написав на них «С нами Бог», и перенесли свои вещи и наиболее ценное из аптеки в последний вагон санитарного поезда. В теплушке остались Наталья Васильевна и я. Первым делом мы посмотрели, что было в чемоданах. В них оказалось много всяких бумаг: служебные бланки, копии некоторых распоряжений. Было почти темно, зажигать свет не хотелось, чтобы не привлекать внимания, разобраться в этой груде было явно невозможно. Необходимо было все уничтожить. Но как? Выносить было опасно. Любой встречный солдат мог поинтересоваться, что за пакет или пакеты мы несем, и тогда все открылось бы. Спрятать? Я оглянулся кругом и вдруг увидел самовар. Он служил нам в околотке в качестве бака для кипяченой воды, довольно большой и пузатый.

Почти полночи мы жгли в этом самоваре, задыхаясь от дыма, содержимое чемоданов. Время от времени, когда пепла в трубе накапливалось много, сжигание прерывали, вытряхивали пепел и вновь жгли. Когда все было уничтожено и пепел небольшими горстками развеян подальше от вагона, стало немного спокойнее.

На следующее утро Наталья Васильевна перекочевала в поезд. Я взял с собой одного из санитаров, на фуражке которого была страхующая белая тряпочка, и пошел в город. Я хотел зайти к одному адвокату, в семье которого жил Михайлов в течение недолгого времени нашего пребывания в Балашове. И муж и жена производили впечатление очень милых и вполне советских людей.

Перед домом был палисадник. Когда мы вошли в него, навстречу нам из парадной выбежала девочка лет шести, дочка адвоката. Я поздоровался с ней, и она тут же мне сказала:

— А у нас офицеры.

Это нас никак не устраивало, и мы вернулись на вокзал.

Я перевязал себе здоровую руку и остался в вагоне с ранеными.

Наши лекпомы сказали мне, что они видели белую газету, в которой сообщалось о взятии Балашова, о наступлении на Тамбов и о том, что взят в плен и расстрелян член реввоенсовета 9-й армии Михайлов. Я просил ничего не говорить Наталье Васильевне.

К счастью, это оказалось неправдой.

На следующий день выяснилось, что в поезде оставаться нельзя. Я вошел в вагон к Нестерову и застал у него средних лет врача в погонах и с врачебным знаком царского времени (двуглавый орел и внизу чаша со змеями). Оказалось, это корпусный врач, который приехал принимать поезд.