Лев Зильбер: Воспоминания

— Откуда вы взялись, такой горячий?

Я рассказал ему, что кончил два факультета и сейчас работаю в лаборатории санчасти армии, и прибавил, что был бы счастлив, если бы он разрешил мне слушать его лекции, когда это возможно, и поработать у него на кафедре.

— Ну что ж, приходите, приходите, еше-ли действительно хотите по-настоящему работать. Только помните, что каждый эксперимент должен ставиться с контролем —подлинным контролем, а не мнимым.

Я был на седьмом небе. Наконец исполнится моя давняя мечта.

Однако все случилось иначе. Мне предстоял отпуск впервые за два года, и я решил пойти к Барыкину после своего возвращения.

Добраться до Москвы было не так просто. Я ехал в теплушке, где было много возвращавшихся из госпиталей красноармейцев. Примерно через две недели после приезда в Москву я заболел тяжелейшим сыпным тифом.

Телефонный звонок разбудил меня. Было около двух часов ночи.

— Говорит секретарь народного комиссара здравоохранения. Народный комиссар просит вас немедленно приехать к нему. Машина уже выслана.

Я жил в Баку всего несколько месяцев. Без особого сожаления я оставил в 1929 году Москву, где заведовал отделением в Институте микробиологии Наркомздрава, директором которого был мой учитель, профессор Владимир Александрович Барыкин. Уже восемь лет я работал в этом институте. Накопились знания и опыт. Хотелось попытать свои силы на изучении большой, сложной проблемы. Идей было много, а возможностей мало. Все отделение состояло из двух человек: меня и моей сотрудницы Елены Ивановны Воструховой.

Разладились и хорошие, дружеские в течение многих лет отношения с В. А. Барыкиным. Его теория иммунитета получала чувствительные удары со всех сторон. В моих экспериментах, которые вначале подтверждали ее, появлялось все большее количество опровергающих ее данных. Но В. А. не соглашался с ними, и они не печатались.

Эти и многие другие обстоятельства и побудили меня принять приглашение занять должность директора Азербайджанского института микробиологии. Одновременно я был выбран на кафедру микробиологии медицинского института.

Вместе со мной в Баку приехала и Е. И. Вострухова. Это был замечательный человек. Уже не первой молодости, одинокая, она всю себя отдавала научной работе. Очень добрая и вместе с тем строгая и требовательная к себе и другим, она готова была ставить, казалось бы, самые безрассудные опыты, чтобы подтвердить или отвергнуть идеи, в изобилии беспокоившие мою голову. В ее одежде никогда не было никаких других цветов, кроме черного и белого. Молчаливая и сосредоточенная, она производила впечатление монахини.

В Баку встретили меня очень приветливо. Небольшой сравнительно институт микробиологии оказался вполне прилично по тогдашнему времени оборудованным благодаря энергии моего предшественника проф. П. Ф. Здродовского. Им же были подготовлены несколько вполне квалифицированных специалистов. Хотя почти все они были старше меня (мне было 35 лет), у нас установились хорошие, деловые отношения. Можно было развернуть большую работу.

Баку в то время был городом поразительных контрастов и странностей. Новенькие вагоны только что построенной электрической железной дороги отходили на нефтяные промыслы от вокзала, пройти в который можно было только через толпу нищих. Выставляя напоказ голые руки и ноги, покрытые страшными, кровоточащими язвами, или культи ног или рук, завернутые в грязные рубища, они гнусавыми голосами просили подаяния. Я видел подобную картину много лет спустя в Индии.

К вокзалу часто подходили верблюды, со спин которых снимали кладь, отправляемую дальше по железной дороге. Эти спокойные и неповоротливые животные и идущие рядом новенькие, веселые вагончики электрички как бы символизировали прошлое и настоящее Баку. Всю зиму продавали на улицах цветы. По городу ходили амбалы с большими жбанами на спине. Они предлагали свой товар — керосин и воду. Рояли, если нужно было переместить их из дома в дом, носили на плечах. Пять человек легко несли рояль из одной части города в другую.

В городе было много мух и… ящериц. Из окна моей квартиры была видна стена соседнего дома. Когда она освещалась солнцем, на ней появлялись ящерицы. Они медленно ползали, иногда чуть подрагивая хвостами, и я тщетно пытался уловить какую-либо закономерность в их ленивых передвижениях.

Женщины ходили с открытыми лицами. Впрочем, даже студентки медфака так обильно пудрились, что стол, покрытый зеленым сукном, за которым я их экзаменовал, после экзамена становился серым.