Миша Лев - Горит свеча в моей памяти

Слышу приближение знакомых шагов. Это мой ординарец Ваня Чайка. Все бы хорошо, но на хутор он ходил не один. С ним отправился Митя Ерохин, один из лучших моих разведчиков, а Митиных шагов не слышу.

Я заметил, что Чайка слегка выпил, глаза поблескивают. С мальчишеским задором, а не так, как обычно, он сообщил мне, что неподалеку от хутора они задержали немецкую шпионку.

— Чайка, — не даю я ему продолжить, — где документы, которые вы забрали у этой шпионки?

— Какие документы? Она еврейка. Разрешите привести ее сюда, к нашей палатке.

Примерно так начался мой день 64 года тому назад. А теперь об этой «еврейке», о Хаше Беркович, о том, какой я ее запомнил. Не знаю, почему до сих пор не рассказал о ней, хотя она этого честно заслужила. Видно, так уж в жизни бывает, что мы перелистываем прошлое с недопустимым опозданием.

Хаше — типичная еврейка, на вид уже далеко за шестьдесят. Черные когда-то волосы поседели. Немного сутулится. За плечами объемистая торба. В правой руке не палка, а целый посох, длиной почти с нее саму.

— Бабушка, — спрашиваю ее, — как вас зовут?

Ответа не последовало. Немного подождав, повторяю вопрос. На этот раз слышу:

— Так и зовут. Старики и дети зовут меня бабушкой. Имя у меня было, но я его так глубоко спрятала, что даже во сне оно ко мне не приходит.

В эту минуту я не мог и не хотел спрашивать еще о чем-нибудь. Попросил ее присесть рядом со мной на колоду, которую мы втащили в палатку, и пододвинул поближе к ней оцинкованную миску с вареной картошкой. Она посмотрела на меня так, что мы оба без слов почувствовали душевное родство.

Пока мы еще могли оставаться в этом лесу, бабушка была с нами. Она стала рассказывать сама, не дожидаясь моих расспросов. Это был разговор от сердца к сердцу, который возможен только между своими. Начала она, кажется, так:

— Как я понимаю, вы хотите узнать, что в моей торбе. Трава. А еще там лежит крестьянская дерюга. Когда ноги не слушаются, я там, где лес погуще, высыпаю траву на землю, ложусь, закутываюсь в дерюгу и, если тихо кругом, могу поспать. Уже привыкла. Зовут меня Хаше, Хаше Беркович, и другой не стану. Медный крестик и «картинки» [139] Имеются в виду иконки. у меня есть, но только я их ношу в кармане.

На что живу? Когда надо, выдаю себя за нищенку. Надвину платок на глаза и прошу плачущим голосом: «Люди, кто в Бога верует, пожалейте». Кочую от дома к дому, и так наш человек может шепнуть мне тайну, которую я должна как можно скорей передать партизанам.

Для тех, кого надо поддержать, напомнить, кто выиграет войну, я гадалка. Ведь чем-то надо привлекать к себе людей. Пускаю в ход сразу две колоды. Мои-то карты уже истрепались, ими пользоваться нельзя. Так я недавно пошла к знакомому крестьянину, и он мне привез из города новые.

Иду я себе по едва заметной тропинке, на которой нет человеческого следа, и вдруг: «Стой!» И еще раз: «Стой, ни с места!»

Стою и не шевелюсь. К таким встречам в лесу уже привыкла. Но этот ваш Чайка… Вначале он мне дал ответить на его вопросы. Но потом его что-то насторожило, и он так на меня глянул — хоть с жизнью прощайся. Мало того, что сразу опознал во мне «немецкую шпионку», так еще вытащил из кармана полицейскую повязку и жестяную кругляшку, похожую на немецкий орден. Со мною он больше не разговаривал, но Мите сообщил, что знает наверняка: она, дескать, идет с заданием от партизан, и за поимку такой лесной бандитки им обоим хорошо заплатят.

Теперь хотите знать, как ваш Ерохин повел себя? Они долго шушукались, потом Митя расхохотался, подал мне две вареные картофелины и велел сесть на землю. Когда Чайка ушел, он мне объяснил, что все будет так, как прикажет командир.

Командир, а не офицер или староста, все решит. Тут я окончательно поняла, кто меня задержал и с кем имею дело. Сказать, что полегчало на душе, значит, ничего не сказать.

…Партизаны и особенно партизанские разведчики часто вели себя, как ночные птицы, как совы: ночью орудуют, а днем дремлют. Но когда Хаше рассказывала о себе, мне было не до сна. Вот что я услышал дальше:

— Родом я из Фаболова [140] Местечка с таким названием нет. Возможно, автор что-то перепутал. — еврейского местечка, такого же, как десятки других. В девках не засиделась. После свадьбы мы с мужем переехали в Бобруйск. До того, как я оказалась в Минске, а затем в Москве, я-то думала, что города, больше нашего, и на свете нет.

Что касается заработков, то мой муж был сапожником, а сын — слесарем на деревообрабатывающем комбинате. Наш домик стоял недалеко от железнодорожной линии, мы держали скотину, кур, гусей и даже индюшек. Прислуга мне была не нужна, сама справлялась.