Миша Лев - Горит свеча в моей памяти

Надо полагать, Квитко знал, какие меры советская власть принимает по отношению к классовым врагам. Харьковский тракторный завод тогда еще не полностью действовал. Строительство этого гиганта продолжалось. Уже известный детский поэт и прозаик, автор стихотворений «Лемл-лакомка», «Кисонька», повести «Лям и Петрик» поступил на этот завод. Однажды брат дал мне прочесть сборник стихов Квитко «Ин трактор цех» («В тракторном цеху»).

Я прочел и решил поступить в ФЗУ (фабрично-заводское училище) при заводе. Меня туда приняли безо всяких трудностей. Выдали пропуск и талоны на питание в заводской столовой. Там можно было пообедать и быть сытым до ужина, и стоило это гораздо дешевле, чем в буфете «Нацменгиза». И все-таки все шло к тому, чтобы я забрал документы и искал другое пристанище. Причина — для меня не нашлось места ни в одном из многочисленных общежитий. Моим преподавателем в ФЗУ был пожилой, но все еще стройный инженер (если не ошибаюсь, его фамилия была Герман), человек очень эрудированный не только в области техники. Правда, на идише он говорил так, что я его с трудом понимал. Меня и другого паренька он не раз водил по длинным коридорам административного корпуса и в нескольких комнатах, указывая на нас, просил, даже требовал для нас места, пока ему что-то не написали на бланке. Выходя, он непрестанно благодарил.

В коридоре он прочел, кому и что было написано. Снова вернулся в ту же комнату и положил бланк туда, откуда его взял. Дверь закрыли, однако ругани мы слышали. Обратно он вышел с той же бумагой. Нам он сказал:

— Вот вам мой домашний адрес. В случае необходимости можете переночевать у меня.

Какую необходимость наш учитель имел в виду, мы тогда еще не поняли.

Описывать размеры барака и количество топчанов в нем не стану, потому что мне не поверят. Расскажу о его обитателях. Большинство вчерашние, а быть может, не только вчерашние, уголовники. Строительство завода закончили в 1931 году. До этого заключенные несколько лет работали на стройке, и те, кто вели себя относительно неплохо и хорошо работали, считались условно освобожденными, но не без определенных ограничений.

У них был старший, которого, вероятнее всего, они сами избрали. Питались они, я бы сказал, очень хорошо. Казенными харчами и не пахло. Откуда все это изобилие у них бралось — не знаю. На работу и обратно никто их не конвоировал. В бараке никто в одиночку не пил. Если кто-то приходил в барак навеселе — сразу ложился на топчан и залезал под одеяло. И дрыхни сколько душе угодно.

Редко, но случалось, что дело доходило до драки, но без смертоубийств. Что касается ругани, грязных выражений, уголовного жаргона, можете считать, что я прошел не одну академию. «Не одну», потому что среди этого люда были не только русские, и во время драки, разгорячившись, каждый добавлял что-то свое.

На этом месте я уже несколько раз откладывал ручку, раздумывал, рассказать или умолчать о том, как мои соседи любили проводить свое свободное время? И все-таки об одной их игре расскажу.

Воскресенье. У нас выходной. Погода такая, что хороший хозяин собаку из дому не выпустит. Вся компания не спеша позавтракала. До и после еды слегка выпили. Одни пили водку, другие спирт, запивая водой. Все навеселе, но, Боже упаси, не мертвецки пьяны. Затем начинается игра. Кто-то дает команду:

— Лечь!

Весь сброд кидается на топчаны, каждый на свой. Следуют еще несколько коротких команд, и все уже лежат на спине. Ноги задраны, руками их поддерживают под коленки. Последняя команда:

— Внимание! — тут настает пауза… — Пли!

Сразу открывают двери и окна, чтобы проветрить барак. Несколько минут спустя объявляют победителей, занявших первые три места. Почему именно им, а не другим оказана такая честь, не ясно.

Среди обителей барака нас, евреев, всего двое. Я и Яшка Чурбан, один из членов «халястры» [60] Банда, хулиганская компания ( идиш ). . Почему такое прозвище — Чурбан — мне было непонятно. На бревно с глазами он не походил, на еврея, впрочем, тоже. Никто нам не колол глаза нашим происхождением. Если на меня еще могли бросить косой взгляд, то Яшка у них был равный среди равных. Меня коробили еврейские анекдоты, которые эта компания любила смаковать. Я их — возможно, необоснованно — воспринимал как антисемитские.

Мое место в бараке было из числа самых плохих. Впрочем, были и похуже. Там жили студенты, приехавшие на тракторный завод на производственную практику. Студентов от нас отгородили большими листами картона. Их примуса так жужжали и коптили, будто стояли у самого моего изголовья. Иногда Яшка Чурбан присаживался на мой топчан и переговаривался с кем-нибудь из студентов. Возможно, они были лично знакомы. В тот раз собеседник ему не ответил. Яшка открыл мою тумбочку. Там лежали полотенце, кусок кустарного мыла, а на верхней полочке — небольшого формата еврейская газета, которая выходила на нашем заводе.