Акрам Шарипов: Товарищ комбат

— Только покойники ничего не боятся, — с вызовом проговорил Глушковский и исподлобья посмотрел на лейтенанта. — На войну едем, а не к теще на блины. За прошлую ночь я насчитал три встречных эшелона с ранеными. И другие так же думают, только смелости признаться в этом не хватает.

— Ты за других не распинайся, — резко перебил Глушковского Еремеев. — Тебе лишь себя жалко, и думаешь ты только о себе, потому и трясешься, как овечий хвост.

— Посмотрим, как ты на передовой себя покажешь, — обозленно огрызнулся Глушковский…

Губкин понял, что, делая упор на боевую подготовку, упустил важный момент в воспитании бойцов. Глушковский в самом деле трусит, значит, он психологически не готов к боям. Хорошо, что выявилось это не в боевой обстановке.

— Так вот что скажу тебе, Глушковский, и ты это, пожалуйста, запомни: с товарищами всегда нужно быть откровенным. Потому что взаимовыручка в бою основана на солдатской дружбе. Слов нет, когда видишь санитарные эшелоны, тяжело становится на душе. Но если боец замкнется в себе, даст волю мрачным мыслям, то от него нельзя ждать стойкости. Я слушал ваш спор и думал, что храбрость бывает разная, недаром существует несколько ее названий — отвага, смелость, мужество. И проявляется она у каждого по-своему. В основе храбрости лежит чувство долга, презрение к смерти. Помните, как у Суворова: «Побеждает тот, кто не жалеет себя в бою». Или: «Истинно храбр тот, кто воюет смекалисто, с умом и помнит о товарищах своих». И еще: «Время дороже всего: первым увидеть — значит победить».

— Товарищ лейтенант, — подал голос Еремеев, — вы, говорят, в школе историю вели. Расскажите нам поподробнее о жизни Суворова, Кутузова и других полководцев. Дорога-то длинная!

Бойцы оживленно загомонили. Губкин смотрел то на одного, то на другого, радостно отмечая, что неожиданно для самого себя задел в их душе какую-то очень важную струну. В заключение он им напутственно сказал:

— Наступление ведется под прикрытием артиллерийского огня, по врагу выпускается масса снарядов, но не всегда удается полностью подавить его огневые точки, а вот воронок остается много, поэтому задача станковых пулеметчиков умело воспользоваться ими как укрытиями от огня противника во время перебежек и смены огневых позиций.

— Это в наступлении, а в обороне? — кто-то из бойцов перебил командира взвода.

— В обороне имеются свои тонкости. Надо во что бы то ни стало удержаться в своем окопе, не срываться из него от страха. Как только покинете окопы, считайте, что вам крышка. Вражеские танки оставят мокрое место на голой земле. И еще очень важно в боевом охранении не смыкать глаз. Заснете — в два счета подведете своих товарищей!..

Ночью в вагоне наступило относительное затишье, нарушаемое лишь перестуком колос. У Губкина из головы не выходил Глушковский. Как он покажет себя в деле, в боевой обстановке? Кто знает, может, не хуже других воевать станет. Но пока он не внушал доверия и казался не таким, как все. Хитрость сквозила в его лице, когда он улыбался, щуря глаза и обнажая острые зубы. И даже улыбался он как-то пренебрежительно. Со стороны было заметно, что он недолюбливает помощника командира взвода сержанта Еремеева, говорившего немного по-деревенски. В душе Глушковский кичился тем, что призван со второго курса института. И Еремеев, видать, не зря называл его студентом, часто назначал в наряд на самые грязные работы.

Время и обстоятельства оказывают на человека существенное влияние, рассуждал Губкин, взять хотя бы Ахметова, парня как будто подменили, стал собранным, исполнительным. И так командир взвода долго перебирал в памяти каждого бойца из своего взвода. Ни один из них не был похож на другого. У всех были свои причуды. На что уж сержант Еремеев, человек мужественный, с жизненным опытом, а вот одолеет ли немецкого фельдфебеля, еще неизвестно. Впрочем, что их ожидает, Губкин и сам толком не представлял. Может быть, это даже к лучшему. Когда он слушал рассказ командира, вернувшегося с фронта в училище после ранения, его самого охватывал леденящий душу страх. Ужасала мысль, что он может не выжить даже после первого боя, погибнуть, так ни разу и не увидев дочурку.

Литерный эшелон мало где останавливался, на остановках к вагонам подходили женщины, с надеждой в голосе окликали бойцов, называли фамилии. Услышав «Нет таких», с потухшими глазами отходили к следующему вагону. По их лицам было видно, что не один день они высматривают своих сыновей, братьев, мужей. «Вот и мои, наверное, так же ищут меня», — подумал Георгий. Он стоял у настежь раскрытых дверей вагона и с грустью смотрел на знакомые места. С каждым километром паровоз приближал его к Белогорску, волнение все сильнее охватывало Губкина. Вот показался вдоль и поперек исхоженный лес, вплотную подступивший к станции, мелькнула старая водокачка. Вагон сильно качнуло на входных стрелках, Георгий едва удержался на ногах. Он высунулся из дверей и наметанным глазом определил, что эшелон остановится на вторых путях между двумя товарняками. Как только состав, звякнув буферами, замер, Георгий выпрыгнул из вагона. Не жалея новенькой гимнастерки, которую надел по случаю встречи с родными, Георгий нырнул под грязный товарняк и бегом кинулся к вокзалу. Залитый солнцем перрон был заполнен людьми. Вскоре товарняк тронулся с места, и толпа хлынула навстречу Георгию. Он скользил цепким взглядом по чужим лицам, но ни Аси, ни матери не видел. И мгновенно отяжелели ноги, в душу хлынула пустота, все стало безразличным.