Эдуард Камоцкий: «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг.

Я часто падал, но, вероятно, так одевались в папину молодость, и папе нравилось, что и мне хочется так одеваться. Ну, а если добавить к этому еще и усы, которые в то время были очень большой редкостью, даже у людей старшего поколения, то удивленно настороженный взгляд на меня моих будущих сослуживцев становится более чем понятным. Я не помню ни одного усатого в ОКБ и даже на заводе – ни среди русских, ни среди немцев.

Но такой костюм мне, в самом деле, нравился. Я продолжал одеваться, как мне хотелось, а мне хотелось детской романтики, и ничего не имело значения, кроме того, что мне так нравиться одеваться.

Мое поведение не отличалось благоразумием не только в отношении повседневной одежды. Я по комсомольски считал, что все у нас равны, и обращение на «Вы» или на «Ты» среди сослуживцев определяется только возрастом собеседника. Комсомольская гордость претила мне обращаться к равному по возрасту на «Вы» только потому, что он начальник. Молодым начальникам, пришедшим на завод на два – три года раньше меня, это не нравилось, им хотелось почтения. И среди моих коллег были совершенно «взрослые» люди, хотя и моих лет, которые обращения на «Вы» и на «Ты» применяли в зависимости от положения того, к кому они обращались. На «Вы» и по имени отчеству они обращались к начальству любого возраста.

Я к сослуживцам, заметно старшим меня, всегда обращался на «Вы» независимо от их положения.

Но и я, все же, понимал, что в некоторых ситуациях субординация должна соблюдаться независимо от возраста. Во время уборки картошки, в году, наверное, 60-м, я был каким-то старшим, и мне понадобилось позвать на место, где я был, начальника ОКБ Орлова Владимира Николаевича. Я понимал, что в данном-то случае вольность не допустима, но именно в этот момент у меня выскочило из головы, как зовут начальника ОКБ, и на все поле кричу: «Орлов» и машу призывно рукой.

Через некоторое время Владимир Николаевич дал мне почитать книгу Карнеги «Как добиться успеха» – я не помню точного названия, но что-то в этом духе. В книжке карандашиком были подчеркнуты слова, что самым приятным для человека звуком, является звук его имени. Владимир Николаевич не знал, как со мной обращаться, и звал меня: «Пан Эдвард», что накладывало на наши отношения некоторую вредную для меня неловкость.

Сам Орлов обладал колоссальной памятью на имена. Неохватен был круг его знакомых. Достаточно было ему представить человека, и он уже помнил этого человека, а я, пожав руку, тут же забывал, кому я ее пожал.

Рита (жена) меня не однажды предупреждала, чтобы я не обращался к человеку, предварительно не узнав у нее, кто передо мной: «А то такое скажешь…». Однажды я спросил у товарища, как здоровье его тяжело больной жены; он посмотрел на меня: «Эдик, ты что? Уж год как ее нет». И Рита не видела в этом безобидную мою странность, она упрекала меня в пренебрежении к людям, в моем невнимании по отношению к ним. А живем-то мы не в изолированном пенале, а среди людей. Но мне, все же, хочется считать, что с моей стороны это не пренебрежение, а простая физиологическая рассеянность. Очень не хочется считать себя непорядочным.

Работа в бригаде маслосистемы оказалась для меня очень интересной. Немцы еще в Германии разработали принципиально новые шестеренчатые насосы и замкнутую систему смазки. Надо сказать, что немцы и во время войны не прекращали поиск новых научных и конструктивных решений для создания новых видов оружия. Они, в частности, создали и освоили в промышленности жидкостной ракетный двигатель (Фау-2), который стал прообразом современных ЖРД для космических ракет, а к концу войны развили теорию и создали промышленный образец газотурбинного двигателя для авиации. Опперман участвовал в этих разработках самым активным образом. Как он рассказывал, приходит идея, а идет война. Берешь свою пайку хлеба, идешь в цех, и рабочий за этот кусочек хлеба делает ТЕБЕ!!! вновь придуманную деталь! Это не была увлеченность фашизмом, это была увлеченность работой – так же он и у нас работал. Жена Оппермана ругалась: «Забирай и кровать на свой завод».

А на счет фашизма… умные трезвые люди, вроде него, радовались восстановлению экономики и успехам Германии до той поры, пока Гитлер не ввел войска в Чехословакию. После Чехословакии они прикусили губы и стали опасаться, что добром амбиции Гитлера не кончатся, поэтому поражение восприняли, как реальность. Нельзя против всего мира идти.

К нашим рассказам о зверствах фашистов, о «душегубках» относились с недоверием.