Не успели мы проучиться двух месяцев, как командование школы объявило запись добровольцев на фронт. Желающим убыть в действующую армию обещали досрочно присвоить звание прапорщика, выдать комплект офицерского обмундирования и денежное вознаграждение. Желающих нашлось немного. В нашей роте из 120 человек вызвались идти добровольцами на фронт юнкеров 8—10, остальные воевать не торопились. Меня в это время тоже уже не тянуло к воинским подвигам – больше хотелось закончить учебу да побывать дома.
Школу построили на плацу. Добровольцев из всех рот в новеньком снаряжении поставили под знамя впереди строя. Были произнесены горячие патриотические речи, высказаны поздравления и напутствия. Гремел оркестр. На медных трубах и золотых погонах новоиспеченных прапорщиков сияло жаркое солнце.
Прошло несколько недель, и некоторых из торжественно отправленных на фронт добровольцев привезли в Одессу убитыми в боях. Так же торжественно и с почестями их хоронили на городском кладбище. И опять на трубах, игравших печальные мелодии, сияло яркое южное солнце. Это были жертвы большого и, как говорили позже, бесплодно-кровавого июньского наступления русской армии.
Через какое-то время после печальных похорон нашу школу посетил Керенский со свитой. Говорили, что он заехал в Одессу по пути, инспектируя фронтовые штабы. Нас, как обычно, построили на плацу. На помосте для выступающих было тесно от высоких военных чинов. Вид у Керенского был утомленный. Офицеры шептались, что перед приездом в Одессу он не спал двое суток. Но говорил он громко и бодро. Призывал нас скорее кончать школу и отправляться на фронт, чтобы с победой завершить надоевшую войну и отпустить солдат по домам. Запомнилась еще одна мысль из его выступления: если мы не победим в войне, враги принесут на своих штыках в Россию старые порядки, русские крестьяне и весь трудовой народ опять окажутся под ярмом царских чиновников и сельских исправников. Мы слушали Керенского, раскрыв рты, и искренне верили, что, действительно, интересы революции требуют завершить войну победой. Глава Временного правительства казался нам в те дни каким-то новым революционным царем. Психологическое воздействие его короткой, но энергичной и ясной речи на офицеров, юнкеров и солдат было огромно.
Не помню точно, до или после приезда Керенского порядки в школе начали ужесточаться. Группа юнкеров, в том числе Арешко и Полешко из нашей роты, были отправлены рядовыми на фронт. Заменили и некоторых чересчур «демократичных» офицеров. Возобновились наказания за самовольные отлучки и пропуск занятий. Валяться на морском берегу и плескаться в соленой воде удавалось все реже.
В конце августа состоялся выпуск из школы. К нашему удивлению и к нашей радости, на фронт отправили меньше половины выпускников, а остальных распределили по внутренним округам. Нас, троих уроженцев северных губерний, откомандировали в распоряжение Казанского военного округа, а в Казани я получил назначение на должность командира взвода в 106-й запасной стрелковый полк, который размещался в Вятке (теперь гор. Киров). Так и не довелось мне повоевать в ту войну ни за царя-батюшку, ни за Временное правительство Львова, потом Керенского.
Моя основная военная судьба была еще впереди. Но я горжусь тем, что пусть не в боях, а в тыловых частях, я все-таки служил в славной русской армии и до Октябрьской революции. Ведь в старой армии служили не только малышкины, ольхины и дураковатые унтер-офицеры. Самые добрые воспоминания остались у меня о полковнике Волчанском, прапорщике Василии Харитоновиче, многих офицерах 252-го полка и школы прапорщиков. Я уж не говорю о друзьях-товарищах, с которыми мы ели кашу из одного котла – солдатах, унтер-офицерах, юнкерах. Товарищество, армейская дружба, взаимная моральная поддержка помогали нам переносить и обиды, и унижения, и тяготы службы.
Вятка, считай, была рядом с Котласом, а от Котласа рукой подать и до моих родных мест. Перед вступлением в должность мне дали двухнедельный отпуск, и я впервые за два года навестил семью. Сбылась-таки зародившаяся у меня в Вязьме мечта – приехал в деревню офицером. Были на мне золотые погоны и скрипящие ремни. Только вместо боевых наград на гимнастерке поблескивал значок-крестик, который вручался юнкерам при производстве в прапорщики.
Младшего сына Мишу, который уже ходил по избе сам и лепетал кое-какие слова, я увидел первый раз. Он родился после моего ухода на службу. Пете шел четвертый год. Когда я вошел во двор, он играл с соседским мальчишкой у колодца, не узнал меня, побежал к матери в дом: «Мама, к нам большой солдат пришел!» Растерянная, ошеломленная неожиданной радостью Ольга встретила меня на крыльце…
Читать дальше