И. Шварёв: Рассказы о прожитом

Две недели отпуска пролетели счастливо-бурным вихрем. Кое в чем помочь отцу удавалось только с утра, а к обеду собираются гости – христофоровские и из соседних деревень. Приносят бражку, медовуху, настойки. Жили мои земляки в общем-то бедновато, но таких голодух, о которых я слыхал в Ростове, у нас не было. Отец пожертвовал на застолья барана и овцу.

Ходили с Ольгой по полям, знакомым пожням, начавшему желтеть березняку. Не мог надышаться родным воздухом, запахами убранной ржи, коптящих овинов, увядающих трав. Страшно хотелось сбросить с себя военную форму и остаться в своей избе, в своей семье. Но служба есть служба. Пришлось возвращаться в полк. Родня опять провожала меня до Сольвычегодска. По ледяной воде Вычегды еще шли пароходы. Я во второй раз смотрел с кормы на оставленную пристань, где плакала Ольга, а наши родственники махали вслед пароходу платками и картузами.

В 106-м полку я пробыл недолго, близко ни с кем не успел сойтись, поэтому не помню сейчас по фамилиям ни командиров, ни сослуживцев. Вернувшись из отпуска, принял взвод, но командовать им, можно сказать, мне не пришлось. Народ во взводе подобрался боевой, большей частью из бывалых солдат, прибывших в Вятку из госпиталей. Слушались они меня плохо, обращались ко мне чаще на «ты», звали по имени-отчеству, а с вопросами, бытовыми и служебными, шли обычно не к командирам, а в солдатские комитеты. Комитеты были избраны и в полку и в каждой роте.

Учебные занятия в ротах не велись. Единственное, что мы делали, так более или менее сносно несли караульную службу да выходили на хозяйственные работы по обслуживанию внутренних потребностей полка. В казармах шли бесконечные споры на знакомую тему: скоро ли кончится война? Я выше говорил о низкой дисциплине в Ростове и Одессе, но то, что я увидел в Вятке, не подлежало никаким сравнениям.

Солдат никто ни от чего не удерживал. Офицеры, словно предчувствуя конец своей власти, старались не замечать безобразий. Солдатские комитеты тоже по существу бездействовали, только давали наряды на работы да выносили порицания за проступки в карауле или за хулиганство в городе.

Полк катился к полному разложению. То выявится пропажа оружия и патронов, то группа солдат растащит продукты в частном магазине, то пьяный часовой откроет беспричинную стрельбу, то в столовой возникнет кем-то спровоцированная драка. Многие солдаты перестали бриться и постригать бороды, ходили в распахнутых шинелях без ремней, курили где попало, являя собой пример распущенности, апатии, безразличия ко всему, что делается вокруг. Росло число дезертиров.

Офицерский состав, практически отстраненный солдатской массой от командования, находил утешение в пьянстве и в спорах-разговорах о будущем России. Пытались создать некую офицерскую организацию и тайком от солдат устраивали собрания. На двух таких собраниях, проходивших в доме какого-то местного политика, присутствовал по приглашению батальонного командира и я. Главным вопросом на этих собраниях было – что делать с солдатами, как вернуть их к послушанию? Одни предлагали пустить в роты опытных агитаторов из «цивильных» горожан. Другие советовали похитрее действовать через солдатские комитеты. Находились и такие, что требовали арестовать полковой комитет и для устрашения солдат расстрелять перед строем нескольких смутьянов. Их одергивали: «Поздно! Они тебе так расстреляют – костей не соберем».

Среди других отличался особой активностью немолодой штабс-капитан. Его знали и в городе и в полку, так как он часто выступал на митингах и писал заметки в вятскую газету. Он, по-моему, был одним из организаторов офицерских собраний.

– Почему мы смотрим в рот полковому комитету? – горячился этот штабс-капитан, потрясая кулаком. – Позор! Председатель комитета – повар, малограмотный мужик! Он превратил полк в стадо баранов, а мы, доблестные русские офицеры, распустили нюни, все ждем команд сверху. Не будет нам никаких команд! Надо действовать самим! Надо добиваться переизбрания комитета, ввести туда верных нам людей.

Мне собрания не понравились. Очень уж пахнуло на них старорежимными офицерскими замашками. Отошел в сторону, на очередные сборы не являлся и вскоре заметил острое недовольство со стороны своих прямых начальников. Командир батальона вызвал меня к себе: «Ты не вздумай солдатам рассказывать о том, что слышал на наших вечеринках. Болтовня одна там, а узнают солдаты – кровь может пролиться. И эта кровь будет на тебе. Всю жизнь не отмолишь… если еще сам живой останешься». Об офицерских собраниях я никому не рассказал. Во-первых, дал батальонному честное слово. Во-вторых, мне казалось, что и без того озлобленные на многих офицеров солдаты в самом деле могут поднять их на штыки.