Янник Прово: Милен Фармер – великий астронавт

Об этом мне сказал снег! У меня больше этого глупого воспоминания о мире снега, чем о солнце. Зимой его выпадало от одного до полутора метров. Я питаю глубокую любовь к этой незапятнанной чистоте, к снегу, к холоду. Я помню эту белизну, эту безжизненность. Приятное чувство. Это пейзаж, который я нахожу самым красивым. Это украшает город, страну. Вкус к снегу, вероятно, связан с тем временем. Мне говорили, что я вдоволь его наелась! Я была спроецирована в космос из самого центра снегов, и эти пейзажи глубоко меня трогают, без сомнения, ещё и из-за отсутствия следов. Я всегда упоминала холод в своей карьере… Это навивает грусть, меланхолию – вещи, которые могут быть прелестными. Иногда мы любим делать себе плохо, есть определенное наслаждение от этого состояния. Назовите это садомазохизмом, если хотите. Потом я научилась любить солнце. Всё же помню снег, да ещё кленовый сироп, так как я большой гурман. Это вкус, который я заново открыла во Франции, и это всё, что всплывает в памяти. Мне очень нравилось расти ребенком в Канаде в окружении огромных природных просторов. Я туда возвращалась только один раз на очень короткое время, поэтому бы я не назвала это очень приятным. Эта страна кажется мне слишком спокойной.

Я получила углубленное религиозное образование одновременно с обычным образованием. Я ходила в школу сестер Марселин. Признаюсь, что я исповедовалась всего один раз, когда была маленькой, и у меня было беспокойство. Я всего лишь успокоилась, чтобы не прельщать священника, преподававшего основы веры. Я была травмирована монахинями: они шлепали меня, когда я опрокидывала свои десерты на землю. Я очень хотела бы ответить им, но у меня ещё не хватало на это силы духа. Честно говоря, я не испытывала страданий от этого образования, хотя у меня не было какого-либо влечения к данной области. Это абсолютно опровергает историю, рассказанную журналистом, будто маленький хорёк помочился на меня, что от этого я получила серьезную травму, и чтобы смыть этот позор, моя мама посадила меня в ванну с помидорами. Это, конечно, очень красивая история, немного драматичная, немного скандальная, но она не соответствует действительности.

До возраста десяти лет я жила счастливым детством. Я была очень открытой, разговорчивой… Потом мы переехали во Францию, в парижский пригород возле Версаля. Это работа моего отца привела нас в Париж. Переезд во Францию был немного трудным моментом, довольно сильным шоком. Во всяком случае, так мне рассказывали. Не скажу о культурном шоке, так как его не было, но поведение и стиль жизни радикально отличались. Это довольно шокирующее состояние для детей. Оно выражается через агрессивность, более суровые отношения. Например, у меня никогда не было много друзей во Франции. Напротив, в Канаде, когда был день рождения, он праздновался не в узком кругу: было до ста детей. Это было довольно удивительно. В то же время здесь это намного более сдержанное событие. Следовательно, и дружба намного более избирательная. И даже сейчас люди, которые едут в Канаду, всегда удивляются приёму этого народа, потому что в этом есть что-то особенное. В Париже отношения холодные, лаконичные. Люди ощущают все вещи абсолютно другим образом. Может быть, там они менее раздраженные, чем здесь. Но я являюсь частью «раздраженных», поэтому мне лучше здесь. К счастью, когда мы маленькие, мы на самом деле не отдаем отчета этим вещам. Дети обычно не имеют особых трудностей вхождения в новый коллектив, и они реально легко адаптируются.

Когда я была очень маленькой, я не переставала петь. Я мечтала о профессии артиста, но я не думала по-настоящему о песне. Я не покупала диски, моей единственной страстью были животные. Поэтому я видела себя скорее инструктором верховой езды. В возрасте десяти лет в Канаде у меня был приз за пение. Я уже не могу вспомнить, какая это была песня. Это была короткая песня-считалочка. В следующем году я была второй. Я всех оскорбила. С этого дня мой характер развивался с этим чувством! Я родилась в гневе! Я начала с состояния «я ненавижу», но потом научилась любить. Именно это чувство никогда меня не покидало, оно постоянно росло.

В колледже я, возможно, слыла эгоцентристкой, я хотела быть в центре внимания, чтобы быть узнаваемой. Я хотела делать всё, что не делают другие, так как была поражена страхом быть похожей на кого-то. Это было на самом деле: и в классе, и дома, и на улице, а именно – этот панический страх быть похожим на заурядность. Есть люди, которые созданы для того, чтобы соглашаться. Соглашаться на жизнь без причинения себе существенных страданий. А ещё есть другие, как я, у которых всё становится боем на арене. Мы вечно хотим сказать, что мы там, на арене. Это замечательное желание существовать. Возможности преподавателей, их право говорить, что этот вариант хорош или плох, возмущали меня. Меня возмущали не замечания, а главным образом оценки. Мне всегда было нужно, чтобы я обращала на себя внимание. В возрасте примерно одиннадцати – двенадцати лет я часто была невыносима. В школе я была немного шумнее, чем дома. По обыкновению, я часто имела дар раздражать своё окружение. Но в какой-то год, в шестом классе, одна красивая светловолосая женщина, которая в то время была нашим преподавателем французского языка и театра, однажды не наказала меня. Она поняла, что если бы она не вступила в мою игру, то я сама успокоилась бы. Это было правильным решением, я стала прилежной ученицей на этих предметах. Я хотела бы поблагодарить её за понимание. Разумеется, что мне необходимо было удерживать твердые позиции в школе, но для меня было пыткой ходить туда. Мне вспоминается одна удивительная вещь: у меня был парадокс приходить на один час раньше, так как я никогда не любила опаздывать на уроки. И как только я садилась на лавочку, это было… это мазохизм! И зимой, и летом я единственной оказывалась в семь часов тридцать минут перед дверями, в то время как мы начинали только в восемь часов. Зато я не испытывала никакого интереса к продолжению дня. Это странный парадокс, который я никогда не могла себе объяснить. Таким образом, ребенком во мне одновременно была смесь интровертной личности, и в то же время я нуждалась в том, чтобы быть заметной. Я всегда любила удивлять. Провокация – это пикантность жизни. Я одновременно безумная и мудрая. Это мучительно и потрясающе встретить лицом к лицу все эти эмоции. То, чему я сегодня следую – это только конкретизация данного состояния разума. Для меня не всё было очень понятным, даже если я не была ни шизофреником, ни аутисткой. У меня нет никаких воспоминаний этого странного периода, который я не любила. Всё то, что входило в круг школьного обучения, я ненавидела. Я не была травмирована, родители меня не обижали, как-то так. Сказать обо мне, что я просто бунтовщица – меня это, в общем, устраивает. Или, тогда уж, страстная бунтовщица. У меня впечатление, что я непонятна. Сегодня, если не всё радужно, я могу лучше управлять своей внутренней неразберихой.

Читать дальше