Валентин Богданов - Слёзы войны

Сейчас уже не помню, да и мама не могла вспомнить, но где-то во второй половине июня она получила повестку из райвоенкомата, чтобы явилась туда на следующий день, а причину вызова не указали. Эта неизвестность всех нас озадачила и встревожила ожиданием какой-то беды, но самое плохое как-то не приходило в наши головы, потому что похоронки обычно почтальон приносил семье погибшего на дом. К тому же, подобную повестку одновременно получила и Клавдия Каргапольцева, мамина ровесница, у которой муж к концу войны тоже остался в живых, и она с малыми детишками с затаённой радостью ждала его возвращения. Ранним погожим утром следующего дня они и отправились вдвоем в Макушино, не ведая, зачем их вызвали. А я чуть позже привычно потрусил на станцию отца с войны встречать.

Не помню сейчас всех подробностей того самого печального в моей жизни дня, мрачной тенью улетевшего в небытие, но всё было как всегда. От задиристых местных мальчишек я привычно прятался в ожидании подхода останавливающихся поездов в густых зарослях придорожных акаций, нестерпимо провонявших в летней жаре человеческими испражнениями, где и ступить-то было некуда, чтобы не обмарать ноги. Но терпел ради скорой встречи с отцом и изредка выскакивал на разогретое полотно подъездных путей и зорко всматривался в парящее марево знойного дня, где отполированные до блеска рельсы причудливо-искривлённо извивались, слепяще отражая сверкающие блики солнца.

Приближение тяжелогружёного воинского эшелона я научился угадывать задолго до его появления на горизонте по мелкому подрагиванию земли, а потом по все нарастающему гулу несущейся на огромной скорости тысячетонной массы железа. Тут я и выскакивал из кустов и вглядывался в огни светофора с востока, хотя мне уже было ясно по более ровному подрагиванию земли и стихающему гулу подходящего поезда, что он остановится. Я взбегал на разгорячённую насыпь железнодорожного полотна и впивался глазами во всёвырастающую чёрную точку подходящего поезда. И вот он, в буквальном смысле разгорячённый от быстрого бега, попыхивающий лёгким облаком белого пара, сдерживает своё могучее дыхание, и тут с грохотом разносится уносящийся в хвост лязг буферов, шипит воздухом включённая тормозная система, и мой долгожданный, ненаглядный, наконец, останавливается.

С какой любовью и неподдельным детским восхищением смотрел я на радостные, улыбающиеся лица солдат-победителей, на военную технику на платформах – глаз не оторвать! На все эти танки, пушки разных калибров, военные автомобили, бронемашины и всякую другую технику, нужную на войне, которая побывала там, которой били и победили фашистов. А главное, на какой-то подобной технике воевал и мой отец, и это доставляло мне, мальчишке, ещё большую радость. Но ещё до остановки эшелона из открытых дверей теплушек гроздьями ссыпались на землю солдаты и командиры и изо всех сил неслись в придорожные кусты, на ходу торопливо расстёгивая ширинки и ремни брюк, чтобы справить окаянную нужду, пока есть подходящая возможность. А я, радостный и возбуждённый, летел им навстречу, нырял под платформу, вылезал напротив станционного жёлтого домика с маленькой комнаткой ожидания и, замирая, с безумной тоской пристально всматривался в густую толпу солдат, разминающихся в ходьбе вдоль состава, пытаясь угадать своего папку, спешащего мне навстречу. Но сколько я ни томился в нестерпимом ожидании его появления, никто из толпы солдат в мою сторону от прибывшего эшелона не отделялся. «Значит, снова не приехал», – обиженно думал я, и в глазах закипали обиженные слёзы. Из-за этого смутные и нехорошие предчувствия непрошено лезли в мою голову. И с каждым таким днём меня всё более одолевала слёзная тоска о затянувшейся встрече с отцом. Уж слишком тоскливо и обидно было мне в таких случаях одному возвращаться домой. Как-то сразу меркли все краски солнечного дня, казалось, густело и хмурилось небо. И я, не оглядываясь, устремлялся домой, подальше от опостылевшего мне за день полустанка.

Остановка воинского эшелона всегда была короткой. Наконец, поезд трогался, и моя исстрадавшаяся, несбывшаяся мечта уносилась прочь, и ещё долго-долго слышался вдали стихающий перестук колёс стремительно уходящего воинского эшелона. Так все было и в этот душный июньский день, который тянулся нескончаемо долго, и, когда я подбегал к деревне, закатное солнце раскалённой глыбой уже висело над самым лесом, и косые лучи пламенеющего заката золотили окна домов и верхушки деревьев.