Михаил Шишкин - Пальто с хлястиком. Короткая проза, эссе

Бабушка умерла в 93-м, отец в 95-м. И вдруг в 2010-м со мной произошло то, что обычно в жизни не происходит, это может случиться в каком-то кино или в книге. Я оказался в Норвегии, там вышел перевод моего романа “Венерин волос”, и меня пригласили в поездку по нескольким городам с выступлениями. И вот с моей норвежской переводчицей Марит Бьеркенг мы гуляли по Тромсе, это городок на севере Норвегии, и зашли в местный небольшой музей. Там была выставка о русских военнопленных в Норвегии во время войны. В район Тромсе немцы эвакуировали при отступлении свои лагеря из Финляндии. Вспомнилось вдруг странное слово из детства – Кандалакша. Это ведь то место, откуда пришло извещение! Это где-то в Карелии. И я подумал: а вдруг мой дядя Боря попал там в плен, а потом, в 44-м, оказался с лагерем в Норвегии? Марит помогла мне сделать запрос в норвежские архивы. Копию регистрационной карточки военнопленного Бориса Шишкина нашли сразу и прислали мне по мейлу.

Персональная карточка военнопленного. Заведена 29 августа 41-го. Stalag 309. Этим номером обозначалась сеть лагерей в Финляндии. Каждому военнопленному давали железную бирку, его номер 1249. Шишкин Борис. Родился 30 декабря 1920 года в селе Ново-Юрьево. Национальность: русский. Рядовой, номер части, гражданская профессия: радиомеханик. Взят в плен 27 августа. Здоров. Отпечаток его пальца. Фамилия и адрес родственников на родине военнопленного. Мать Любовь Шишкина – это моя бабушка.

Читал это и остро ощутил, что такое воскрешение из мертвых. Этот человек, мой двадцатилетний дядя, этот мальчик вдруг ожил! И так больно стало, что ни моя бабушка, ни мой отец не дожили до этого дня.

Я сразу полез в Интернет, а там все есть – и про этот Stammlager 309. Есть фотографии, есть исследования, документы. Есть истории людей, которые были там и выжили. Даже есть фотографии расстрелов, которые один немецкий солдат тайком снимал. Военнопленные в основном занимались строительством – строили железную дорогу. Прочитал про военнопленных телефонистов – и понял: конечно, это был он! Его наверняка взяли работать там по профессии!

А на обратной стороне карточки запись: “ Es besteht die Vermutung, dass der Kriegsgefangene Jude ist, laut Aussagen eines Vertrauten Mannes. Wurde am 25.7.1942 der Sicherheitspolizei übergeben” . “Есть предположение, что военнопленный является евреем, согласно показаниям осведомителя. 25 июля 1942 года его передали в гестапо”. Это значит, что его расстреляли.

В Интернете в исследованиях о лагере 309 нашел фотографии расстрелянных в большой воронке. Может быть, один из них – брат моего отца.

Как передать это ощущение: вот мой дядя Боря только что воскрес – и его опять убили. Помню, я подумал: как на самом деле хорошо, что отец и бабушка ничего этого не увидели!

Его убили как еврея. Тамбовские крестьяне из поколения в поколение. Очевидно, кто-то сводил с ним счеты, и по любому доносу человека могли расстрелять.

Я стал разыскивать ту фотографию из детства. Наш семейный архив сгорел лет десять назад, когда сгорел дом брата под Москвой. Стал связываться с последней женой отца, Зинаидой Васильевной, у нее после всех переездов тоже ничего не оказалось. Удивительно, вижу перед глазами ту довоенную карточку с юношей в наушниках, а ее уже нигде больше нет – только во мне.

Все документы, фотографии, то, что должно храниться в семье из поколения в поколение, всё исчезло. А вот в остатках той машины смерти до сих пор все хранится. Как так получается?

Еще меня удивило, что на карточке чьей-то рукой сделан перевод на русский. Кто все это перевел? Зачем? Когда? И штамп стоит: “В персональной учетной карточке изменения внесены. Исходный номер 452. 1941 год”. И от руки приписано: “Извещено”. То есть послана матери Бориса, моей бабушке, та самая бумажка, над которой она столько лет плакала.

Оказалось, что все эти архивы после войны были переведены в Россию и хранятся они до сих пор в Подольске под Москвой. И бабушка, и отец столько лет жили, ничего не зная о судьбе их Бориса, а собственная страна, ради которой Борис и погиб, – скрывала от них все. Только после перестройки на короткое время их открыли, и западные историки сделали копии. Из норвежского архива я получил карточку моего дяди Бори за неделю, а от собственного государства бабушка и отец не получили о нем ничего за всю жизнь.

Когда началась перестройка, отец сделал запрос в КГБ о судьбе своего отца. Он показал мне официальное письмо с реабилитацией его отца, моего деда. Дело закрывалось “за отсутствием состава преступления”. Отец в тот день с утра напился и только мычал: