Линор Горалик: Короче: очень короткая проза

Вчера она купила эспрессо-машину и пять одинаковых кофейных чашек – толстобоких, тяжелых, чудовищно дорогих, но денег было не жалко. Теперь все чашки стояли перед ней рядком, каждая на своем блюдце, и в каждую был налит эспрессо. По поводу молочной пены, тщательно взбитой в специальном кувшинчике, у нее были сомнения: пена казалась ей слишком плотной, – но это, решила она, лучше, чем слишком жидкая. Первую чашку она испортила буквально за две секунды – рука с кувшинчиком дрогнула, линия, которая должна была превратиться в лепесток большого коричневого цветка на белой шапке пены, пошла вкось. На второй чашке ей удалось изобразить два лепестка из четырех прежде, чем пена поползла через край. На третьей чашке зазвонил телефон.

– Да, – сказала она в трубку.

– Миссис Дарнтон? – спросила трубка.

– Да, – сказала она, – миссис Дарнтон слушает.

Трубка помолчала.

– Миссис Дарнтон, – сказала трубка, – это инспектор Милверс. Мы говорили с вами вчера.

– Прекрасно помню, – доброжелательно сказала она.

Трубка снова помолчала, а затем продолжила:

– И позавчера.

– И позавчера, – легко согласилась она, нетерпеливо похлопывая подошвой шлепанца о пятку: пена вот-вот начнет оседать, и придется начинать все сначала.

– Миссис Дарнтон, – сказала трубка, – я боюсь, что вы меня не понимаете. Мы обнаружили тело, которое считаем телом вашего мужа. Нам совершенно необходимо, чтобы вы явились к нам на опознание.

– Обязательно, – сказала она, – обязательно. Сегодня я обязательно к вам зайду.

Она, конечно, не станет его отговаривать – просто скажет что-нибудь легкое, совсем незначительное, от чего галстук сразу разонравится ему самому. Но какой галстук! Идеальный подарок, – достаточно дорогой, достаточно личный. Он знает своего брата, тот будет просто счастлив.

Он решил, что купит этот галстук, когда она отправится в туалет, – он сам предложит ей заглянуть туда, чтобы потом безмятежно обходить гигантские музейные залы. Они уже провели в магазине не меньше получаса, решая, кому что достанется. Маленькую, с мизинец, шелковую куклу было решено привезти его матери, удивительно недорогую стеклянную брошь – ее сестре, Мила придет в восторг от блокнота из грубой «авторской» бумаги – глядишь, и покончили с тонким делом приобретения сувениров.

Он подошел к жене (маленькие руки сцеплены на пояснице, прямой нос едва не касается витрины с какой-то мелочевкой), склонился рядом почти в той же позе и тихонько спросил: «В туалет зайти не хочешь? Я тебя подожду у касс». Она оторвалась от безделушек, кивнула, сунула ему в руки свою сумку, и они двинулись к двери, ведущей из магазина в музейный холл.

Она еще успела зацепиться взглядом за пару шелковых кофточек с репродукциями Магритта, мимоходом проехалась пальцами левой руки по чудесному прозрачному столу, а правой огладила каскад шелковых галстуков – и, задержав на указательном пальце тот, светло-синий, полуобернулась и сказала: «Смотри, какой. Вот бы твой отец был еще жив».

– У вас есть что-нибудь особенное для именинников? – спросила она.

Он быстро перебрал в голове возможные варианты. В меню не значилось ничего подходящего, их кафе даже не предоставляло именинникам скидки, но иногда Марк раскошеливался на «Фруктовую бомбу» с маленькой золотой свечкой – особенно если празднующие заявлялись большой компанией и заказ тянул на приличную сумму. Но в шесть утра Марка, конечно, еще не было на месте.

– Увы, – сказал он, – Боюсь, ничего такого.

Она выпятила губы в грустной понимающей полуулыбке, заложила за ухо короткую прядь и осторожно взяла кофейную чашку за неудобную тонкую ручку. Тогда он пошел в подсобку, порылся у себя в рюкзаке и принес ей маленькую ореховую шоколадку, оставшуюся от поспешного завтрака в пустой электричке.

– Первый раз, – сказала она, – мы с ним поссорились, когда ехали к моей маме в больницу.

Он смотрел в зал, но никого, конечно, не видел, а видел только жаркий слепящий свет. От этого света и от огромной, огромной музыки, идущей снизу и волнами заливающей сцену, он вдруг поплыл, почти оторвался от пола. Набирающийся в груди звук стал нестерпимо полным, он изумился этой полноте и с наслаждением выпустил звук наружу, в долгом, протяжном, счастливом: «Аааааааааааа!!!», от которого у него самого пьяно заложило уши.