Борис Сударов - Годы жизни. В гуще двадцатого века

Подойдя поближе, я в нерешительности остановился: сквозь плотный заслон пробиться к стогу было непросто – места покидавших это живое кольцо, словно оно было из воды или теста, моментально заполнялись другими. Заметив, наконец, в этой сплошной стене человеческих тел появившийся на мгновенье просвет, я юркнул в него, присел на колени и стал заполнять матрасник и наволочку жесткой, колючей мелко нарезанной соломой.

– Потуже набивай, – советовал сидевший рядом на корточках рыжий парень, – через месяц вся эта солома превратится в труху.

Прислушавшись к совету, я затолкал в матрасник еще немного соломы, ногами утрамбовал ее, добавил еще, затем встал, взвалил матрас за спину, взял в руки подушку и пошел в свою батарею.

Войдя в помещение, еще с порога увидел, что мое место уже занято. На туго набитом круглом, как рядом стоящая печь матрасе, возлежал мой недавний знакомый, лобастый блондин, который за ужином в столовой сидел рядом со мною. Заложив руки за голову, он неуклюже вертел задом, пробуя, удобно ли будет ему спать на своем матрасе.

– Что ж ты занял мое место? – Я остановился перед ним, снял с плеча матрас и поставил его на пол.

– Чего-о? – зло нахмурив брови, вызывающе спросил лобастый.

– Здесь лежали мои постельные, – сказал я.

– Ничего не знаю, место было свободное.

Я стоял в нерешительности, не зная, как поступить: уступить или нет.

– … а твои шмотки, – продолжал лобастый, – вон где.

Он кивнул в сторону, где у самого окна на нарах лежали мои вещи.

Мне не хотелось уступать, но и ввязываться в драку я тоже не решался. Лобастый был явно сильнее меня.

Я положил матрас с подушкой на свободное место и вышел во двор: хотелось побыть одному, остыть, успокоиться после неприятного разговора с этим вороватым субъектом.

Был теплый летний вечер. Солнце уже закатилось за горизонт, и на свою космическую вахту заступила луна.

Я бродил по темному опустевшему двору, перебирая в памяти все, что случилось за минувший год со мной, с нашей семьей.

Как там мама с папой, как Ева? Я присел на какое-то бревно у забора, задумался, что ждет меня здесь, в этом чужом для меня окружении?..

Наступил сентябрь. Однако занятия, против ожидания, не начинались, школа готовилась к зиме: утеплялись жилые помещения, на склад завозились продукты, теплые вещи.

А вскоре вся наша батарея во главе с комбатом – лейтенантом Хруцким выехала на лесозагатовки.

Первый день ушел на обустройство. На возвышенном месте, на небольшой сухой поляне разбили палаточный лагерь, в новые зеленые армейские палатки ребята натаскали сухих сосновых веток, прикрыли их брезентом, поверх положили свои одеяла. Оборудовали палатку для хранения продуктов, место для котла, в отдалении за густым кустарником соорудили нехитрый туалет. Были укомплектованы бригады из трех человек, указаны участки, определена норма.

И на следующий день зашумело, загудело вокруг. Заскрипели пилы, застучали топоры, с треском и хрустом падали деревья, тревожно голосили перепуганные птицы.

К вечеру выяснилось – выполнить норму удалось немногим, не под силу она оказалась и мне. В последующие дни ребята стали ловчить: чтобы штабель был выше и дров казалось больше, сучья на бревнах оставляли подлинней, а в середину штабеля запихивали толстые ветки; некоторые таскали бревна из штабелей, сданных уже накануне.

Во всех этих хитростях особенно преуспевала бригада лобастого, Валерия Курдюкина, которая уже к обеду умудрялась выполнить норму, и отправлялась в лагерь на отдых. На вечерней проверке, когда подводились итоги дня, Курдюкину и его подельникам под дружный хохот всей батареи неизменно объявлялась благодарность.

Доверчивый, как ребенок, комбат и мысли не допускал, что его могут обманывать, и поэтому каждый раз в таких случаях с недоумением смотрел на резвившихся в строю юнцов, вопросительно сверля их единственным глазом (второй он успел потерять на фронте).

«Тут что-то не так, – решил он, наконец, – надо будет посмотреть за работой этих шустрых ребят». Последующие дни комбат постоянно находился в бригаде Курдюкина, даже брался за топор, помогая освобождать стволы деревьев от веток. Но выполнить норму к обеду, как ни старались «ударники», так и не могли. Мыльный пузырь лопнул…

Была та ранняя осенняя пора, когда ночи становились уже все более прохладными, но дни еще стояли солнечные и теплые. Когда листья на деревьях кое-где уже желтели позолотой осеннего увядания, но лес не утратил еще свежести и зеленого убранства, а стал еще более привлекательным.