Борис Сударов - Годы жизни. В гуще двадцатого века

Макаренко продолжал молчать.

– Ну что, нет мужества назвать имя своего дружка? Это ведь Курдюкин вас облагодетельствовал, не так ли?

– Да, – тихо выдавил, наконец, Макаренко.

Между тем, прозвучала команда старшины приготовиться к утреннему осмотру, и батарея потянулась к месту построения. Проходившие мимо ребята не обращали внимания на комбата и стоящего перед ним Макаренко, – мало ли о чем говорят. Я стоял неподалеку, все видел и слышал, но подходить не стал, – надо будет, – комбат позовет.

Курдюкин же, выйдя из палатки и увидев своего дружка, стоящим перед лейтенантом, насторожился и, проходя мимо, замедлил шаг. Комбат заметил его и подозвал к себе.

– Что же это вы, Курдюкин, друга своего подвели, а?

– Я, а что? Я ничего, – большие на выкате бесцветные глаза Курдюкина под белыми выцветшими бровями и столь же почти невидимыми белесыми ресницами бегали, смотрели то на Макаренко, то на комбата.

– Ну, как же ничего? Угостили вот его блинчиком, а в нем оказалась пыль от химического карандаша. Теперь ваш друг никак не может отмыться. Нехорошо получается, Курдюкин, нехорошо.

– Каким блинчиком? Вот еще новости! До конца не сознавая, что попался, Курдюкин делал вид, будто он не знает, о чем идет речь.

И лишь когда Макаренко, виновато глядя на него, тихо сказал: «Валера, он все знает», – Курдюкин понял, что отпираться бесполезно. Он укоризненно посмотрел на друга, дескать, «Эх, ты!».

Комбат заставил его в то утро перед строем батареи извиниться и дать слово, что больше он вещи у ребят таскать не будет.

А вечером, уже уснувшего Курдюкина разбудил дневальный: «Комбат вызывает».

И как только сонный, встревоженный, он вышел из палатки, на голову ему ребята накинули одеяло, повалили на землю и изрядно поколотили.

Но урока из этого он не извлек. Потом в селе он сменил только объект своего воровского внимания, – стал воровать у местного населения.

Сельчане, надо сказать, в большинстве своем жили довольно комфортно. У всех были добротные дома, многие содержали коров, другую живность. Отсюда – молочные, другие продукты. Сложности были только с одеждой, обувью. До города, где можно было что-то приобрести, – далеко, туда не наездишься.

И ребята, получив военную форму, легко сбывали населению на деревенской толкучке свою домашнюю одежду и обувь, что кстати, сделал и я.

Но Курдюкин с Дроздовым на базаре не появлялись. У них была разработана другая тактика сбыта своих вещей. Они заходили непосредственно в дом своей жертвы. И пока Дроздов торговался в комнате с хозяйкой, Курдюкин шарил в сенях. А там можно было поживиться многим. На полках стояли кубатки (такие глиняные емкости) кислого молока, мясо, сало, масло… Курдюкин хватал что-то и убегал.

Сельчане быстро разгадали нехитрую тактику воришек. И как только на пороге появлялся кто-то из наших, хозяин с кочергой выскакивал в сени…

Курдюкин долго ходил с фонарями под глазами.

…Когда в начале октября мы, завшивленные, грязные, вернулись из леса в село, нас сразу направили в баню, при которой работала вошебойка; вся одежда подвергалась термической обработке. Однако температура в дезакамере была недостаточно высокой, чтобы уничтожить паразитов, и те, лишь приятно согревшись после лесного холода, продолжали еще долго терзать ребячьи тела.

Начавшиеся занятия проводились в учебном корпусе, расположенном в полутора километрах от основного здания. Пока стояла сухая погода, преодолевать это расстояние не составляло особого труда, скорее такая прогулка была даже приятна ребятам. Но когда пошли холодные дожди, а затем вдруг наступила зима с ее суровыми уральскими морозами и снегопадами, переход в «учебку» не казался уж столь привлекательным.

Зимой нередко мощный снегопад к утру так запечатывал входные двери, что выйти из помещения нельзя было. А чтобы добраться до учебного корпуса, приходилось одевать валенки, так как снегу наваливало выше колена. Однако валенок хватало только на одну батарею. Как быть? И школьное начальство нашло выход: нас переправляли в учебный корпус поочередно, там ребята быстро переобувались в свои ботинки, а валенки грузили на санки, и старая костлявая школьная лошадь доставляла их в главный корпус, где была уже готова к отправке очередная группа. Пока шли занятия, дорожку расчищали от снега, и возвращались мы уже без валенок, в своей обуви.

В морозные дни в учебных классах царил дикий холод: в чернильницах замерзали чернила, руки коченели, бушлаты в классах мы не снимали до самой весны.