Владимир Кулаков - Сердце в опилках

— Послушай, дочка! Рано раскрываешься. Немного выжди и докрути. Не хватает совсем чуть-чуть, чтобы тебя взять. «Яму» не забывай. Двойное — это двойное! Его делали единицы среди баб!..Я хотел сказать… — Отец неловко замялся, как бы извиняясь за «баб», но не найдя подходящих слов и сравнений, продолжил:

— Ладно, давай ещё разок. Соберись!..

Отец откинулся в ловиторке и начал раскачиваться лицом вниз. Набрав нужную амплитуду он привычно хлопнул в ладоши, оставив облако сбитой магнезии, и коротко скомандовал «Ап!»

Валентина оттолкнулась от помоста, мощно качнулась на трапеции, ударив вытянутыми носками купольное пространство, подобралась в уголок и тугим мячиком закрутилась в воздухе. Лишь кончиками пальцев левой руки она прошлась по цепким кистям своего отца — одного из лучших ловиторов, и, беспорядочно кувыркаясь, полетела в откос. Страховочная сетка, даже через трико, больно обожгла спину, приняв Валентину в свои объятия.

— Мимо! — тихо и сочувствующе выдохнул Пашка, наблюдавший за репетицией.

Отец, хмурясь, постепенно останавливал качающуюся ловиторку, разматывая бинты, предохраняющие кисти. Тем самым, как бы говоря: на сегодня — всё!..

Валентина, обняв колени, сидела на покачивающейся сетке, словно в гигантском гамаке, и кусала губы от досады и боли. Она дула на свои ладони, которые горели огнём от натёртых и сорванных мозолей. Сдерживаемые слёзы разочарования душили её. Она потихоньку злилась — давно задуманный трюк пока оставался несбыточной мечтой. Сегодня у одного из «Ангелов» погода была явно «не лётной»…

Партнёры по номеру успокаивали расстроенную девушку:

— Ничего, Москва не сразу строилась, получится…

— Этот трюк удавался немногим…

— Тише едешь — дальше будешь…

— Дольше будешь! — делая акцент на первом слове, Валентина резко прервала «соболезнования» своих партнёров. — Так что мне эта поговорка, Женечка, не походит! — Валя, спрыгивая с сетки на манеж, обратила свой строгий взор к самому «говорливому» и вечно улыбающемуся партнёру. Тот, словно сдаваясь, поднял руки вверх.

— Если птице обрезать крылья!.. — пафосно было начал «Женечка», но тут же осёкся, увидев жёсткий взгляд руководителя номера, отца Валентины.

— Всё! Умолкаю навеки! — он приставил указательный палец к виску. — Быджщ-щь!!! — громко озвучил он «выстрел». Театрально изобразив смерть героя, Женька полетел с верхотуры подвесного моста в сетку и там, покачиваясь, замер.

— Ладно, «самоубийца», прощён, воскресай. — отец Валентины скупо улыбнулся. — Сетку освободи, я схожу.

Руководитель полёта, крепкий мужчина средних лет, отпустил ловиторку и раскинув руки, спиной тоже приземлился на сетку.

Валентина только сейчас заметила Пашку, всё это время стоящего в боковом проходе цирка. В её оживших глазах заиграли лучики прожекторов и какие-то явно хитроватые, потаённые мысли.

— Иди сюда! — позвала она его. — Хочешь полетать?

Пашка Жарких нерешительно пожал плечами. Он тут же вспомнил походы на колосники. Особого желания «летать» у него не было.

— Не трусь, попробуй! Это легче, чем на канате у Абакаровых. — Валентина белозубо и по лисьи хитро улыбнулась. — Правда, папа?

— Хм, угу… — двусмысленно хмыкнув, не разжимая губ, согласился «папа». Лёгкость этих жанров он испытал на своей шкуре.

— Я и не трушу! — блеснул бесстрашием Пашка.

— Виктор Петрович! — подал голос недавний «самоубийца» Женька. — Пусть попробует, пока нет «какашки»!

Пашка, чувствуя подвох, настороженно поинтересовался о какой какашке идёт речь.

— Здрасьте! — веселился Женька, — Это твой «лучший друг» — инспектор манежа, Александр Анатольевич!..

Пашке коротко объяснили, что нашего инспектора давно зовут в цирке сокращённо — «А.А». Ласково — «аашка». Кто-то догадался прибавить к этому прозвищу первую букву фамилии инспектора и получилось то, что получилось. Об этом варианте своего «имени» Александр Анатольевич не догадывался. Прозвище ни в коей мере не соответствовало ему ни как профессионалу, ни тем более как человеку. Невзирая на строгость, он был любим и уважаем артистами…

…Молодые ребята, воздушные гимнасты, с улыбкой смотрели на парня, так легкомысленно согласившегося познать вкус «свободного парения».

— Лонжу не забудь надеть, Икар! — Отец Вали, сам любитель розыгрышей, держал в руках стропы страховки. Пашка затянул на поясе широкий кожаный ремень, от которого отходили страхующие верёвки.