КГБ тогда еще не захапал всё в окрестности. Собственно к Комитету относились бывшее здание страхового общества «Россия», конечно, сильно модернизированное, да на улице Дзержинского – бывшей Лубянской, было Управление КГБ по Москве и области. На Кузнецком мосту располагалась «Приемная КГБ». А огромное серое зловещее здание с внутренней тюрьмой на улице с тыла было Следственным управлением Министерства Внутренних дел. На улице Кирова – Мясницкая – была фельдсвязь КГБ. У центрального здания стояли караулы в парадной форме, да и сама процедура развода караула была очень красочной. Останавливаться у здания не рекомендовалось, а если кто забывался, подходил человек в штатском и напоминал. Как правило, с ним не спорили. Oдин раз к поддатый чудак с гармошкой начал качать права. Исчез он из вида в секунды. В Москве того времени гармонь была национальным инструментом. В жизни не видел ни разу, что бы на улице играла балалайка. Какой к черту «самый русский инструмент»? Гармонь в руках сильно поддатого – олицетворение московских улиц! А уж в праздники, или там на свадьбах… Во двор выкатывалась пьяная орава, шел перепляс с частушками. И какими! «Мою милку ранили на краю Германии. Вместо пули хер воткнули, а сказали ранили.» «У дедушки пистолет, у бабушки мина. Зарядили на всю ночь прямо до Берлина». И чем неприличнее была частушка, тем с большим азартом ее выкрикивали. А гармонист с гармошкой был центром. Что бы он не переставал играть, его поили по-ходу исполнения. Подносился стакан прямо ко рту, а гармонист, держа зубами, выпивал. Москва сороковых отходила от войны. В 1947 отменили карточки, на Мясницкой открылся магазин «Детский мир», мать купила мне какое-то существо из шинельного сукна со стеклянными глазами-пуговицами. Называлось это – «медведь». А я и не спорил. Медведь так медведь. С игрушками было плохо. После страшной войны не хватало самого обыденного. Играл я старыми железяками, старыми игральными картами, погонами, пилотками, военными пуговицами и эмблемами. Как-то соседская девочка пригласила меня поиграть в новую игру. Это был настольный баскетбол. Три ярких пластмассовых шарика, азарт. Просто праздник. В Москве еще работали пленные немцы. Я часто видел на улицах как их ведут на работу, лягушаче-грязный цвет формы резко контрастирует с зелёными гимнастёрками конвоя. Один конвоир, команда пленных из 25—30 человек. О войне напоминало всё. Напротив нашего окна на углу – пустырь, а позднее здесь был разбит цветник. На этом месте стояла старинная церковь, превращенная в руины вражеской бомбой. Трамваи ходили с нормальным освещением, но имели специальный набор разноцветных тусклых фонариков над кабиной вагоновожатого, различный для разного номера. В дни больших праздников в Москве был Салют. Hа улицах стояли военные прожекторные установки, которые своими лучами имитировали военный поиск самолетов врага. Во время проведения Парада и демонстраций трудящихся, в начале улиц, ведущих к Красной площади стояли самоходные орудия, предназначенные отнюдь не для парада. На стволах имелись отметки о количестве уничтоженной техники противника. Вообще-то меня до сих пор поражает относительно малое число разрушенных зданий в Москве. Ведь бомбили тысячи самолетов. Я тогда во дворе впервые услышал про бомбу, поразившую Большой театр. Якобы, она отбила хвосты лошадям, хер Апполону, пролетела в подвал и не взорвалась. Пересажав перед войной видных защитников московского неба, Иосиф Виссарионович не ошибся. Вновь назначенные со своей работой справились! И еще помнится мне суровый голос Левитана по радио. Как oн говорил, как его слушали… Вообще, книгу эту я пишу для тех, кому интересно будет вспомнить вместе со мной о былом и годах. Всё и всегда на свете пытаются объяснить. Народу при этом кормится уйма. Против них ничего у меня не имеется. Я просто хочу рассказать про свою, не самую, как мне кажется, обычную жизнь, никого не поучая и не скрывая своих впечатлений от тех, либо иных событий. А факты иногда были такие… Сродни тем, что изложил Высоцкий в песне «Дорогая передача». И еще пара моментов из раннего детства. Мы едем зимой троллейбусo м. На мне белая шубка и шапочка. Мать выходит первой, водитель, меня не видя, закрывает дверь, трогает троллейбус с места и отъезжает. Я заорал, пассажиры заорали, троллейбус остановился, а что моя мамочка наговорила водителю, не могло ему присниться и в страшном сне. Умела мама сказать и не стеснялась произносить! И года в четыре заболел я скарлатиной. Помню нашу комнату, свет в полнакала, дыра в стене, куда ранее уходила труба «буржуйки». Приехал врач, кто-то на руках отнес меня в машину «ЗИС 101» «Скорой помощи». Потом мы долго ехали по ночной Москве до больницы, о которой я помню только то, что в раковине в палате было огромное количество больших черных тараканов.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу
