Александр Борщаговский - Записки баловня судьбы

Тогда — Россия, Российская империя, Царство Польское в ее составе.

В марте 1989 года сын Максима Рыльского, директор Киевского литературно-мемориального музея его имени, Богдан Максимович Рыльский прислал мне письмо с размышлениями о «Записках баловня судьбы» (по журнальной публикации), добрыми и расположенными, и с указанием на несколько частных неточностей, за что я ему благодарен. По поводу этого места «Записок» Богдан Максимович заметил, что «здесь у читателя может сложиться впечатление, что Корнейчук в этот период был руководителем Союза писателей Украины. Это не так. Председателем Союза Корнейчук стал с 14 ноября 1946 года, а до этого с 27 июня 1944 года этот пост занимал М. Ф. Рыльский». Тут нет предмета спора: Максим Фаддеевич, с его нелюбовью к канцелярщине, к формальностям, к казенной стороне жизни, конечно же оставлял своим коллегам по Союзу, его секретарям или членам президиума полную свободу действий. Все, о чем я здесь написал, слишком памятно для меня и описано точно.

«Об этом человеке скажу только одно: я трижды в своей жизни плакал — один раз, когда умерла мать, и дважды из-за него!»

Наша дочь 1940 года рождения, Светлана Кармалита, — кинодраматург, лауреат Государственной премии. Родного отца — участника финской, а затем Великой Отечественной войны, погибшего в Карпатах в 1943 году, она не успела узнать и запомнить.

В самом начале травли «безродных космополитов» и редактор «Известий» Л. Ф. Ильичев, который восторгался пьесой Миллера и вахтанговским спектаклем, взял под козырек и в редакционной статье «Безродные космополиты» (1949, 10.II.) сам себя высек: «Серьезную ошибку допустила редакция газеты „Известия“… опубликовав неверную рецензию Борщаговского на спектакль „Все мои сыновья“». Это тогда называлось «большевистской самокритикой». В человечестве случались и трагические отречения под страхом дыбы и огня, но едва ли оно знало такую понурую, покорную, почти мазохистскую, массовую практику отречений и самооговоров, жалкого карьеристского спасения ради.

Так ли это было, щадил ли его Фадеев, не рассказав всего о принятом в ЦК решении гнать отовсюду, или Симонов, зная, пощадил меня, чтобы не обрушить на нас все сразу?

«Modern Rysk humor», Stockholm, «Folket j Bild». Под карикатурой Ю. Ганфа (1949) комментарий: «Она относится к ждановскому периоду гонения на критиков. Хищный гриф, заглядывающий в дворовый ящик для помоев и мусора, говорит: „Да, тут будет чем мне поживиться…“»

«Театр», 1980, № 10.

«В мае 1942 года, — вспоминает дочь Михоэлса, Наталия Вовси-Михоэлс, в книге „Мой отец Соломон Михоэлс“, изданной в Тель-Авиве в 1984 году, — Михоэлса неожиданно вызвали в Москву. Поселили его в гостинице… Насколько мне известно, именно тогда его пригласил председатель Совинформбюро Лозовский и сообщил о решении создать Еврейский антифашистский комитет во главе с Михоэлсом» (с. 201).

«Пришел он поздно, — вспоминает Наталия Михоэлс об отце в 1944 году, уже после поездки в США, — о подробностях встречи с Молотовым не рассказывал, но, кажется, именно тогда состоялась передача шубы для Сталина» (с. 219).

Фрейлахс — свадебный танец ( идиш ).

Понимаю желание Наталии Михоэлс всячески отгородить Госет от жестокого сталинского сатрапа, но нельзя закрывать глаза на факты. Быть может, Михоэлс впервые встретил Кагановича только в 1936 году, «когда этому еврейскому вельможе вздумалось посетить наш театр», и случилось это в вечер премьеры «Разбойник Бойтро», по пьесе М. Кульбака. Быть может, Каганович и правда «бушевал», возмущался («Где вы видели таких кривых евреев?!»), а Михоэлс «вернулся с премьеры домой подавленный. Он понимал, чем чревато недовольство высокого гостя» (с. 248). На этом, если судить по книге, знакомство обрывается. Но нет нужды, даже из самых лучших побуждений, скрывать правду. Каганович был поклонником Госета, до поры играл роль мецената, бывал на спектаклях театра. Дочь Михоэлса сама же опровергнет себя, когда напишет о приходе к ним в дом после убийства Михоэлса Юли Каганович, племянницы Кагановича, и назовет ее своей близкой подругой.

В апреле 1985 года я был в Нью-Йорке и прочитал в «Новом русском слове» спор двух эмигрантов из СССР, спор со взаимной руганью, подозрениями, переходом на личности, о том, кто сопровождал Михоэлса в поездке: Голубов или Потапов? Не могу поручиться, какая из двух фамилий Володи настоящая, а какая его журналистский, давно нам привычный псевдоним. Еврей по национальности, он от рождения носил одну из этих фамилий, а в печати пользовался обеими. Тут нет ни малейшего повода для детектива или спора.