Алла Лейвич - Першинский дневник. Повесть / рассказы

Я не помню, что старец сказал Виталию. Но после этой встречи его жизнь кардинально изменилась. Он оставил «мир», все бросил. Стал жить по монастырям, восстанавливать подворья, изготавливать киоты для икон.

– Образование-то художественное, – смеется он. – В моих пальцах металл, что пластилин гнется.

Перехватив мой восторженный взгляд, Виталий делается вдруг серьезным.

– Оля, запомни: я не старец. Я – кусок дерьма. Хорошо усвоила? Мне не то, что до святости, мне до спасения вряд ли добраться удастся, по делам моим. Не смотри на меня так. Мы равны. А, может, ты и почище меня будешь…

И вот – Женя. Я потребовала сломать симкарту, чтобы не было искушения позвонить. Он сопротивлялся – пришлось сделать это самой. Теперь уж точно все.

От меня он бежал. В этом беге было что-то очень мальчишеское. Я смотрела ему вслед: убегающий от меня 46-летний мальчишка. Ему очень больно. Я это знаю. Он думает, я обманула его. Предала. Пусть думает. Если ему от этого станет легче…

(Из интервью, 2016 г.): С Женей мы помирились. И до сих пор дружим. Он все-таки удивительный человек. Момент нашего с ним расставания можно считать низовой точкой, его духовным «дном», от которого он оттолкнулся и пошел стремительно вверх.

Конечно, мне повезло – его становление как христианина, его не книжное, но опытное постепенное познание веры, смирения и любви – крохотными шажочками, изо дня в день – все эти годы шло на моих глазах. Это был первый и пока что последний человек на моей памяти, которому удалось преодолеть духовную болезнь – прелесть.

В последнее время мы очень сблизились с мамой. Созваниваемся почти каждый день. Основные темы: ребенок, ошибки прошлого, деревня, вера.

– У нас все хорошо, мама, – говорю ей я.

– Оль, у тебя не может быть ничего хорошего, – отвечает мне мама.

– Почему? – удивляюсь я.

– А ты считаешь свою жизнь хорошей? – в свою очередь, удивляется она.

– Ну… мы не болеем, – говорю я. – У нас есть крыша над головой. Пока, по крайней мере. Есть продукты. Нам не нужно заморачиваться вопросом, на что сходить в магазин – все свое. Вот – в церковь стали ходить… А что еще нужно-то?

Мама некоторое время раздумывает, потом говорит:

– А вообще, ты права, Оля. Наверное, так и надо…

Посмотрела-таки передачу. Ну, что я могу сказать… Журналисты – сволочи. Может быть, в этот раз чуть в меньшей степени, чем остальные, но все равно. Кстати, в данном случае, камень не столько в огород автора и оператора, сколько в огород сценаристов и монтажников.

Первоначальная идея ведь какая была? Попытаться ответить на вопрос, почему девушки идут в феи, и есть ли возможность у них из фейства выйти.

Собирались брать интервью у меня (ну, как же без меня-то им, без меня им никак!), у одной сутерши из Питера и еще у кого-то, тоже из бывших.

Еще планировали сделать контрольную закупку с ментами на Ярославке, но не эту ерунду устроить, что в передаче показали, а пригласить представителей центра «Анна» и побеседовать с девушками. Тема беседы планировалась следующая: «Девочки, мы даем вам сейчас жилье, работу, зарплату (конечно, не такую большую, как на точке, но регулярную). Кто хочет – пусть остается в зале. Кто хочет – может уйти и заниматься „фейством“ дальше».

Предложение было абсолютно серьезным – договоренность с представителями этого «Центра» уже была. Журналистам было интересно посмотреть процент оставшихся и ушедших. И потом еще через месяц – сколько из оставшихся – ушло. И через полгода. И через год… Эксперимент обещал быть долгосрочным и очень интересным. И что получилось?

За несколько дней до съемок Максим (журналист) в расстроенных чувствах позвонил, сказал, что не удалось договориться с ментами на Ярославке, дескать, они больше не делают закупки. Вы в это верите? Я – нет. В данном случае, не Максиму. Думаю, его также ввели в заблуждение. То, что вы видели на экране – оперативная съемка, взятая из архива.

Теперь несколько слов о себе. Думаю, всем стало ясно, что то пухленькое косоглазое горбоносое чудище в фуфайке – это я. Кстати, надо отдать должное оператору – страхолюдиной я была не во всех кадрах. Кое-где, по-моему, очень даже ничего!

Наврали, разумеется, много. В целом, почти все, что было сказано про меня – вранье. Но я понимаю: в имеющиеся 16 минут эфира крайне сложно было втиснуть всю мою биографию. Да и вникать некогда было. Снимали-то два дня. И сколько там наговорено было! В результате – быстренько «сляпали» нечто правдоподобное, «близкое к тексту» – и запустили в эфир.