Не особо вдавалась в подробности Елизавета Алексеевна и о своей родословной, хотя там тоже было о чём рассказать, но не для детского же слуха и чувствительной восприимчивости… Дед поэта по материнской линии, Михаил Васильевич Арсеньев, отставной гвардии поручик, женился в конце 1794 или начале 1795 года в Москве на Елизавете Алексеевне Столыпиной, после чего купил почти за бесценок у Нарышкина Ивана Александровича, тайного советника и сенатора, имение в селе Тарханы Чкмбарского уезда Пензенской губернии, где и поселился со своей женой. Село было основано в XVIII веке Нарышкиным, который поселил там своих крепостных крестьян из числа отчаянных воров, головорезов и закостенелых до фанатизма раскольников – то ещё имение! Ну об этом мальчику вообще не следовало рассказывать. Дед Лермонтова был среднего роста, красавец, статный собой, крепкого телосложения; и происходил он из хорошей старинной дворянской фамилии. Любил устраивать разные развлечения и отличался некоторой эксцентричностью: выписал даже себе в имение из Москвы карлика. После рождения единственной дочери, Марии, Елизавета Алексеевна заболела женской болезнью. Вследствие этого Михаил Васильевич сошёлся с соседкой по имению, помещицей Мансырёвой, муж которой длительное время находился за границей в действующей армии. Узнав во время рождественской ёлки, устроенной им для дочери, о возвращении мужа Мансырёвой домой, Михаил Васильевич принял яд. Елизавета Алексеевна заявила тогда: «Собаке собачья смерть!» – и вместе с дочерью на время похорон уехала в Пензу. Дед Лермонтова был похоронен в семейном склепе в Тарханах. И рассказывать о своём ветреном муже Елизавета Алексеевна Арсеньева также внуку не стала. Просто стала сама управлять своим имением. Своих крепостных, которых у неё было около шестисот душ, она держала в строгости, хотя, в отличие от других помещиков, никогда не применяла к ним телесные наказания. Самым строгим наказанием у неё было выбрить половину головы у провинившегося мужика или отрезать косу у крепостной загулявшей девки…
4
Спустя четыре года, когда Мишелю исполнилось десять лет, он с бабушкой снова оказался в Пятигорске, на Кавказских водах. Кроме него и бабушки с ними были тётушка и две кузины. К ним в гости заходила одна красивая дама с дочерью, девочкой лет девяти. Миша сразу обратил внимание на эту девочку. На третий или четвёртый их визит он уже смотрел на девочку во все глаза. Он смотрел на неё долгим продолжительным взглядом, будто пытался запечатлеть её образ в своём сердце надолго. Однажды она перехватила его взгляд, он смутился и убежал на улицу. Потом так получилось, что он, не зная о их посещении, вбежал в комнату к кузинам и увидел её – она играли с кузинами на полу в куклы. Сердце его затрепетало, подкосились ноги. Тогда он, конечно, не имел ни о чём никакого понятия, тем не менее понял: это была страсть – сильная, хотя ещё детская. Это была истинная любовь. С тех пор с ним ничего подобного, кажется, не случалось. Минута тогдашнего его первого беспокойства и необычайного волнения осталась надолго в его памяти и ещё долго терзала его детский ум. Над ним смеялись, подтрунивали, дразнили его, ибо примечали изменения его лица и его волнение, когда эта девочка оказывалась рядом с ним. А он потом, закрывшись в своей комнате, плакал потихоньку без причины, желая её просто видеть, и чтобы никто не надсмехался над его чистым чувством, не говорили бы, что рано ему думать о любви. Когда же она снова приходила, он уже не смел или стыдился войти в комнату, где она находилась. Он боялся заговорить с ней, не хотел ни с кем о ней говорить и убегал, едва слышал, как её зовут. Он страшился, что биение его сердца и дрожащий голос выдадут его тайну, непонятную для него самого.
Он не знал, кто она, откуда приехала, кто её родители. И ему неловко было спросить об этом. Её белокурые волосы, голубые глаза, звонкий, прозрачный смех, непринуждённость – нет, с тех пор он ничего подобного не видел, или ему это казалось, потому что подобное сильное чувство больше не посещало его. И, может быть, он уже не полюбит.
Горы Кавказские казались ему тогда священными… Так рано! В десять лет. О, это загадка, этот потерянный рай, казалось, будет до могилы терзать его ум! Иногда ему делалось странно, и он готов был смеяться над этой страстью, над своей первой любовью, но чаще – плакать…
С осени, по возвращении в Тарханы, начались более-менее постоянные занятия Мишеля. Выбор учителей, по мнению его бабушки, оказался неудачным. Француз Капе, очевидно, не внушал более особого интереса к французскому языку и литературе: в ученических тетрадях Мишеля всё больше появлялось стихов русских, нежели французских – в библиотеке бабушки и так было предостаточно книг на французском языке. Бежавший из Турции грек тоже оказался неспособным заменить француза, вскоре совсем забросил занятия и открыл своё скорняжное дело. Теперь Мишель под руководством новых учителей и с помощью самообразования овладевал не только языками, но и изучал европейское искусство в целом и литературу в частности. Он уже сожалел, что не слыхал в детстве русских народных сказок: в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности. Его пленяли загадочные, мужественные, но отверженные обществом корсары, преступники, пленники, узники…
Читать дальше