Дмитрий Шелестов: Время Алексея Рыкова

Жестокая рука, наводившая пистолет палача, знала, что делает: пули, которые опрокинули в небытие внутренний мир революционера-ленинца, целились дальше — в само время, сформировавшее этот мир. Трагедия индивидуальной гибели переплелась с большой социальной ложью.

Но можно ли расстрелять правду истории? В обыденном, повседневном употреблении слово «история» означает рассказ о случившемся, повествование о прошлом. Именно такое значение имел его древнегреческий прародитель, крепнувший в свитках трудов Геродота и Фукидида. С той поры миновало почти два с половиной тысячелетия, много изменивших, включая и взгляд на историю. В теперь уже далёких 1845–1846 годах, на заре формирования диалектико-материалистического видения мира, К. Маркс и Ф. Энгельс начали свой первый совместный труд таким заявлением: «Мы знаем только одну единственную науку, науку истории». Что же, они знали только «повествование о прошлом»? Нет, слово «история» применено здесь в своем наиболее содержательном смысле, как научный термин — синоним понятия «развитие», которое всегда происходит во времени, в конкретном социальном времени, если речь идёт об общественном развитии.

В самом деле, можно — и социальный опыт, в том числе наш собственный, это многократно подтверждает — навязать на тот или иной срок, иногда немалый по меркам человеческой жизни, общественному сознанию лживые трактовки прошлого. Но извратить ход действительной истории, то есть сам объективный процесс общественного развития, а не «повествование о нем», невозможно. Рано или поздно правда подлинной истории вырывается наружу, и прежде всего потому, что без уяснения предшествующего развития невозможно дальнейшее движение. Потому-то и говорится, что все тайное, как его ни прячь или жестоко ни запрещай, неизбежно становится явным. И это тоже многократно подтверждено социальным опытом. Опирающуюся на него, в общем-то несложную истину о неизбежности превращения тайного в явное поняли задолго до Сталина, знал её и он, да и наши, как нам теперь ясно, недалёкие лидеры конца 60-х — начала 80-х годов. И все же… Не в этом ли многозначительном «и все же» таится неизбывная драма историков и их науки?

Лично Рыков был, как уже говорилось, всего лишь миллионной долей в людском потоке, отправленном злобной волей в небытие. Естественно растущее сейчас стремление сохранить память обо всех безвинно погибших. Оно благородно и заслуживает всяческой поддержки, является одним из гарантов невозможности повторения подобного. Биографические очерки о выдающихся деятелях, погибших в пору сталинщины, совсем не противостоят своей «отдельностью» такому увековечению памяти миллионов. Напротив, они способствуют ему, позволяют приблизиться к более широкому осмыслению того, совсем неоднозначного времени, постараться поглубже разглядеть его с гребня событий, в том числе и с гребня массовых репрессий.

Подчеркнем, однако, что, говоря о времени Рыкова, мы ни в коей мере не сводим его к трагедии, обрубившей жизнь Алексея Ивановича. Иначе говоря, темные тона сталинского времени, хотя и накинули более чем на полвека черный флер на время Рыкова, так и не смогли закрыть его подлинного цвета.

Какие они? Когда-то книга о жизни незаурядного француза Анри Мари Бейля (1783–1842), оставшегося в мировой литературе под фамилией Стендаль, была названа «Три цвета времени». Надо полагать, имелись в виду цвета уходящего феодализма, поднимающейся буржуазии и рождающегося рабочего класса. Бейль — Стендаль появился на свет за шесть лет до Великой французской буржуазной революции, начавшейся в 1789 году, и такое же количество лет не дожил до европейской революции 1848 года — излёта буржуазной революционности и первой заявки на борьбу рабочего класса за коренные социальные перемены.

Время Рыкова впитало все эти три цвета, но один из них — связанный с рабочим классом — приобрел особое значение, окрасил XX век с конца его второго десятилетия в новый цвет — цвет победившей пролетарской революции и её преобразований. Впервые он едва сверкнул ровно за десять лет до рождения Рыкова искрой Парижской коммуны 1871 года. Её мгновение высветило значимость воспринятой юным Рыковым революционной теории К. Маркса и Ф. Энгельса.

И все же в его формировании как пролетарского революционера определяющей стала другая, ленинская «Искра» — провозвестник большевизма. Формирование и первый период революционной деятельности Рыкова проходили в условиях страны, которая в масштабах мирового общественного процесса шла во втором эшелоне утвердившегося капитализма, то есть была в числе стран, вступивших на путь буржуазного развития значительно позже, нежели, скажем, Англия или Франция. Но вместе с тем это была страна, где постепенное складывание (особенно после 1861 года) сочетания всех «трех цветов времени» сопровождалось неуклонным развитием революционно-освободительного движения, возникновением, пожалуй, уникальной традиции этого движения. Его решающий, пролетарский этап, начавшийся на исходе прошлого столетия, опирался на поистине выстраданный в борьбе марксизм и с первых лет XX века получил в лице созданной Лениным большевистской партии последовательно революционный авангард.