Дмитрий Шелестов - Время Алексея Рыкова

Зычный голос коменданта судебного присутствия — его функции выполнял начальник внутренней тюрьмы НКВД Миронов — возвестил: «Суд идёт!» К столу на дощатой эстрадке вышли, сверкая ромбами в петлицах воротников гимнастёрок, председатель Военной коллегии Ульрих, его заместитель Матулевич и член коллегии Иевлев, игравшие роль «состава судебного присутствия». Подле них взгромоздился за меньшим столом Вышинский.

Зловещее представление началось. Полторы недели спустя Рыков в последний раз услышит, как скрипуче-безразличный голос Ульриха произносит его фамилию: …Рыкова Алексея Ивановича, 1881 года рождения… к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с конфискацией всего лично принадлежащего имущества…

О мартовском трагическом фарсе 1938 года ещё будет сказано в соответствующей главке этой книги. Сейчас же он оказался в центре введения к ней не только (и даже не столько) для того, чтобы обозначить трагический конец Рыкова, безысходность последних дней его сопроцессников. Ныне, хотя и не разом, все они — за исключением Ягоды — посмертно признаны невиновными, а честные имена коммунистов возвращены партии. Но только ли ради личной расправы с ними городилась ложь судебного процесса?

На обложке этой книги стоит слово «время». Как это ни покажется поначалу неожиданным, именно социальное время, точнее его правда, и есть первая жертва зловещих политических процессов 1936–1938 годов. Уничтожая Рыкова и других сподвижников Ленина, Сталин стремился вытравить из общественного сознания и их время, стереть подлинную историю революции и развития советского общества, продиктовать её заново, окрасив в, так сказать, собственные тона.

Физическое истребление тех, кто бок о бок с Лениным шел к революции и вместе с ним начинал созидание нового общества, вне всяких сомнений, было одной из основных задач Сталина, поддержанного сложившимся к 1937–1938 годам его ближайшим окружением. Недаром из семи членов Политбюро ЦК партии, действовавшего после кончины Ленина, в 1924–1925 годах, ненасильственной смертью умер только один Сталин. В 1936 году, опередив расправу, застрелился М.П. Томский, через несколько дней были расстреляны Г.Е. Зиновьев и Л.Б. Каменев, в 1938 году — Н.И. Бухарин и А.И. Рыков. Два года спустя, в 1940-м, пришел черед и Л.Д. Троцкого, лишённого в 1932 году гражданства СССР и объявленного в 1936 году, по существу, вне закона. После неудачного обстрела его мексиканского дома дело обошлось все- таки без пуль: внезапный удар альпенштоком (ледорубом) раскроил затылок автора очередной разоблачительной книги — «Сталин», — которую он не успел дописать.

Но просто физически уничтожить их Сталину было недостаточно. В общем-то, в той обстановке террора, который захлестнул страну, это было не так уж и трудно. По некоторым современным осторожным предположительным подсчетам, в 1937–1938 годах было репрессировано 4,5–5 млн. человек. Примерно около миллиона (!) из них тогда же приговорили к расстрелу. В море народных жертв каждый из осуждённых на главных политических процессах был лишь миллионной долей, каплей человеческого потока, навсегда исчезнувшего в подвалах НКВД или рвах «своих» Курапат — подобные места были спешно устроены не только под Минском.

И все же то были не обычные «капли», в них концентрировалось отражение времени, с которым шла расправа. Процессы августа 1936 года по делу «троцкистско-зиновьевского объединённого террористического центра» (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, И. Смирнов и др.) и января 1937 года над «параллельным троцкистским центром» (Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков, Муралов и др.) заложили основу для идеологического обоснования этой расправы, развития выдвинутого Сталиным ещё в конце 20-х годов положения об обострении классовой борьбы в стране по мере её продвижения к социализму. Последовавшие в конце февраля 1937 года исключение из ЦК и из партии Бухарина и Рыкова, немедленное препровождение их (прямо с заседания пленума ЦК!) в застенок НКВД Сталин прямо связал с окончательным обоснованием своего тезиса «о вредителях, диверсантах, шпионах и т. д.».

«Теперь, — заявил он в те дни с присущей ему категоричностью, — я думаю, ясно для всех, что нынешние диверсанты и вредители, каким бы флагом они ни прикрывались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей родине». Так была дана жёсткая и жестокая установка на массовые репрессии.