Пауль Шмидт - Переводчик Гитлера

Сразу же после окончания мюнхенских переговоров мы полетели обратно на франко-бельгийскую границу. 20 июня меня вызвали в штаб-квартиру Гитлера и передали текст условий перемирия; перевод на французский язык должен был быть готов для передачи французской делегации в Компьене на следующий день. Небольшая группа переводчиков итальянского языка работала неподалеку от штаб-квартиры Гитлера, незамедлительно переводя письма для Муссолини, а я заранее позаботился, чтобы один из них был также хорошим переводчиком на французский; к счастью, я предусмотрительно организовал прилет еще одного переводчика из Берлина. С этим бюро переводов в миниатюре я проработал всю ночь на 20 июня в небольшой французской деревенской церкви. Было очень странно переводить условия, навязываемые Франции, в крохотной церквушке, освещенной свечами; у задрапированного алтаря тихие голоса переводчиков смешивались со стуком пишущих машинок. Какой это был контраст по сравнению с ярко освещенными комнатами дворца Риббентропа, где совсем недавно в разноязычном говоре под монотонный шум копировальных аппаратов переводились документы о начале войны. «Французское правительство приказывает прекратить враждебные действия против германского рейха во Франции, во французских владениях, протекторатах, подмандатных территориях и на море. Оно отдает распоряжение французским частям, окруженным немецкими вооруженными силами, немедленно сложить оружие».

Так гласил пункт 1 этого исторического документа. «Французская территория к северу и западу от линии, указанной на прилагаемой карте, будет занята немецкими войсками».

В церкви эхом отдавались такие фразы на французском, как «демобилизация и разоружение», «транспорт и транспортные магистрали», «запрещение радиопередач», «перемещение населения». «Немецкое правительство торжественно заявляет французскому правительству, что оно не намеревается использовать французский военный флот во время войны… Кроме того, оно торжественно и категорически заявляет, что не собирается предъявлять какие-либо притязания на французский флот при заключении мира».

Таким было решение Гитлера, которое Муссолини оспаривал в Мюнхене.

Но нам пришлось также переводить и некоторые чудовищные условия: «Французское правительство обязуется передать по требованию всех немцев, проживающих во Франции и названных немецким правительством». Я сразу же подумал о моем бывшем коллеге Якобе, чей голос, после того как он эмигрировал во Францию, я слышал по страсбургскому радио, где он читал сводки новостей. Я надеялся, что он вовремя уехал из Франции, а он так и сделал, потому что позднее я слышал его так хорошо знакомый мне голос в бостонской коротковолновой программе для немцев. «Члены французских вооруженных сил, находящиеся в немецком плену, останутся военнопленными до заключения мира».

Все тяготы долгого плена, которые я так хорошо помнил по послевоенному периоду первой мировой войны, сразу вспомнились мне, когда я переводил это условие.

Время от времени Кейтель, а то и сам Гитлер заходили в церковь взглянуть на нас, чтобы убедиться, что работа будет закончена вовремя, или чтобы внести последние изменения в немецкий текст. Где-то поблизости, должно быть, находилась комната для заседаний, где, по мере того как продвигался перевод, условия перемирия подлежали последнему тщательному рассмотрению. Лишь после полуночи нам был передан последний листок, а на рассвете работа была выполнена и для французов готов чистовой экземпляр документа.

Я поспешно направился в отель «Шато д'Арден», чтобы немного отдохнуть после напряженной ночной работы, так как мне еще предстояло участвовать на переговорах по перемирию, которые начинались на следующий день, 21 июня 1940 года. После двухчасового сна за мной прислали вестового. Я должен был сразу же ехать с Риббентропом в Компьен на машине, так как туман не позволял вылететь. Я поспешно надел форму, выскочил из дома к машине, в которой уже поджидал меня нетерпеливый Риббентроп.

«Езжай как можно быстрее,? сказал Риббентроп шоферу.? Переводчик не может опаздывать на переговоры о перемирии!» Мы ринулись вперед со скоростью больше 75 миль в час по отличным, к счастью, автомобильным дорогам Северной Франции, мимо полей сражений первой мировой войны, мимо деревень и небольших городков, на которые уже наложила свою разрушающую руку вторая мировая война, трагически повторявшая то событие. Впервые с 1918 года я еще раз увидел внешние проявления войны. Это было удручающее зрелище; часы, казалось, отвели назад, и надежды, которые я питал в двадцатых годах, работая с Штреземаном, Брианом и Остином Чемберленом, надежды, за которые я еще цеплялся в Мюнхене в 1938 году, теперь, казалось, совершенно развеялись. Тем не менее во время этой поездки по районам, разоренным новой войной, надежда затеплилась снова. Разве я не еду, размышлял я, на переговоры по перемирию? Сегодня во второй половине дня реки крови иссякнут? по крайней мере между Францией и Германией. Может быть, это начало лучшего, более прочного мира, подумал я.