Николай Новиков - Воспоминания дипломата

Если очистить эти высказывания от демагогической шелухи, то станет ясно, что речь в них шла о поддержке реакционных режимов в тех странах, где они уже существовали, и о борьбе против якобы навязанных извне прогрессивных режимов в Восточной Европе для насаждения и там реакционных режимов. Само собой разумеется, что оказание помощи реакционным группам или режимам должно было попутно открывать двери для бесконтрольного хозяйничанья американских монополий в этих странах.

С предельной откровенностью агрессивную сущность «доктрины Трумэна» вскрыл маститый глашатай интересов американских монополий Уолтер Липпман. В своей статье в «Нью-Йорк геральд трибюн» от 1 апреля он писал:

«Мы выбрали Грецию и Турцию не потому, что они особенно нуждаются в помощи, и не потому, что они являются блестящими образцами демократии, а потому, что представляют собою стратегические ворота, ведущие в Черное море и к сердцу Советского Союза».

Яснее и – добавлю – циничнее о «доктрине Трумэна» не скажешь.

Новый акт «жесткого курса» Белого дома вызвал в широких кругах общественности США нескрываемое беспокойство и недовольство.

Прямую оппозицию он встретил в конгрессе, где сенаторы-демократы либерального толка Пеппер и Тэйлор внесли в конце марта совместную резолюцию, в которой протестовали против намеченной президентом программы. В своем заявлении на пресс-конференции они резко осудили «доктрину Трумэна», подчеркнув, что она, по сути дела, представляет собою «борьбу за власть на Балканах, в Турции и на Среднем Востоке», попытку закрепить за собою стратегические подступы к нефтяным месторождениям на Среднем Востоке.

Решительная оппозиция сенаторов Пеппера и Тэйлора была поддержана представителями общественности на массовом митинге, созванном 2 апреля по инициативе организации «Прогрессивные граждане Америки» в «Мэдисон-сквер-гарден». В ходе митинга с речами выступили Генри Уоллес, Эллиот Рузвельт и другие видные общественные деятели. В единодушно принятой резолюции участники митинга осудили агрессивную внешнюю политику Белого дома и выдвинули перед конгрессом требование одобрить резолюцию, внесенную Пеппером и Тэйлором.

Однако усилия либеральных сенаторов и их единомышленников не увенчались успехом. После длительных дебатов конгресс высказался в пользу «доктрины Трумэна».

Почти одновременно с ее провозглашением президент издал в марте пресловутый приказ «о проверке лояльности» государственных служащих. Политический смысл проверки заключался в том, чтобы изгнать из центральных и местных органов власти всех несогласных с реакционным курсом правительства внутри страны и с агрессивным курсом на международной арене.

Во исполнение приказа президента правительственные органы составили список 78 «подрывных» организаций, принадлежность к которым автоматически становилась основанием для увольнения государственных служащих, как «нелояльных». На первых местах в этом списке стояли Коммунистическая партия США и связанные с нею прогрессивные организации. Попал в число «подрывных» и Национальный Совет американо-советской дружбы, ненавистный всем недругам Советского Союза. Публикуя этот список, министр юстиции Кларк довел до всеобщего сведения, что он не считает его окончательным и что в скором времени дополнит его. Свое слово он сдержал.

Так была подготовлена юридическая почва для «охоты на ведьм», для крупнейшего в истории Соединенных Штатов разгула реакции.

10 марта в Москве открылась очередная сессия Совета министров иностранных дел. За несколько дней до ее открытия я получил от В. М. Молотова указание вылететь в Москву для участия в сессии. Но по ряду причин покинуть Вашингтон я смог только 12-го, выехав в этот день в Нью-Йорк поездом.

На следующее утро началось мое первое в этом году путешествие за океан.

Маршрут моего путешествия предусматривал первую посадку в Гандере (на Ньюфаундленде), вторую – в Прествике (в Шотландии) и третью – в Копенгагене. Но погодные условия многое изменили; вторая посадка произошла не в Шотландии, а в Лондоне. Из-за непогоды же не удалась посадка в Копенгагене, и поэтому самолет направился в Стокгольм, куда я прибыл 14 марта к вечеру. В Стокгольме пришлось ждать, советского самолета на Хельсинки до понедельника 17 марта. Из Хельсинки летел с одной посадкой вблизи Ленинграда, а 17 марта вечером я уже был у себя в квартире на Большой Калужской.